ПРОДЮСЕР-САН, том 1: я оказался в корпорации, где меня ненавидят

Миркевич Маня

— И вообще, детишки, а что это вы здесь делаете? У нас тут мероприятие «восемнадцать-плюс», — подытожил суровый мужик с тонкими усами в блестящем пиджаке и распорядился выставить нас за дверь. Пока охранник тащил нас на улицу, я услышал восторженные вздохи Гурудзи:

— Ах, богиня! Настоящая богиня! Словно Аматэрасу смотрела на меня со сцены!

Охранник оказался милосерден и не стал вышвыривать нас головой вниз в мусорный бак (чем, по наблюдениям, в клубе регулярно промышляли), но предупредил, чтобы на следующей неделе мы не смели появляться поблизости — на всякий случай. В освободившееся время мы с прогнившим монахом провели детективное расследование. Выяснилось, что Химефу старше нас на несколько месяцев (нам тогда было четырнадцать),

поёт на сцене уже третий год, выпустила пять хитов уровня «золото» (не менее полумиллиона прослушиваний) и вообще едва ли не следующая звезда Японии, которая выйдет на мировой рынок и порвет американские чарты. Интервью журналу «J-Music» пестрело благоглупостями вроде «я люблю всех своих фанатов до единого», «мечтаю, чтобы благодаря моим песням в мире воцарился мир, прекратились войны и все люди до последнего нищего безумца почувствовали себя в лоне Великой Космической Матери». Гурудзи тогда заинтересовался, что означает «лоно», и едва забыл вечером уйти в храм, пожирая мой интернет-трафик ради изучения в подробностях деталей женской анатомии.

— Если бы эта богиня подарила мне поцелуй, я бы пошёл за ней на край света, — мечтательно заявил он, закончив свои изыскания. — Или взяла меня в своё лоно.

Пришлось признать, что мой недалёкий друг без памяти влюбился в певичку, приблизиться к которой ближе чем на десять метров он не сможет никогда в жизни, что стало основанием для изощрённых шуточек в течение следующего месяца. К моему удивлению, Гурудзи не забыл о Химефу не то что через месяц, но и через год. К тому дню, когда мы выпустились со школы, он по-прежнему лелеял безумные планы о том, как сблизиться со звёздной зазнобой, и не перестал делиться прожектами со мной, когда я съехал от родителей.

— Кстати, я забыл тебе сказать, — вдруг сообщил он, выуживая из мантии пакет чипсов и драный кусок бумаги. — Глянь, что я сегодня обнаружил. Чувствуешь то же самое, что и я?

Я развернул мятый плакат с налипшими следами шоколада и куском штукатурки. В углу плаката пестрела россыпь разноцветных звёздочек, но в остальном он производил впечатление плохого рекламного официоза. Женщина в центре плаката крепко сжимала в руке микрофон, сурово смотрела из-под очков и ломала четвёртую стену, словно говоря с плаката: эй, ты! Да, ты, растяпа! Желаешь поучаствовать в моём деле и стать частью успешного успеха? Надпись внизу гласила: НАБОР В ШКОЛУ ПРОДЮССЕРОВ СЕНСЕЯ САКУРА-САН и обещала золотые горы, успешный успех и солидную позицию в индустрии «под руководством влиятельных наставников».

Мы с Гурудзи знали, кто такая Сакура-сан — Химефу была одной из крупнейших звёзд Сакура Энтертейнмент Груп, и после любого интервью Сакура-сан появлялась вслед за своей протеже и пронзительно смотрела в камеру, прежде чем на экране вылетал огромный логотип компании. Мысль о том, чтобы работать под началом столь солидного человека, казалась слишком хорошей, чтобы быть правдой, и однако же подобная перспектива решала все мои денежные проблемы — как бывшие, так и будущие. Я попытался воззвать к разумности прогнившего монаха, но Гурудзи меня не слушал: он яростно размахивал руками, восклицая о том, что подобный шанс выпадает лишь раз в жизни, вцепился в мою футболку и не отпустил, пока я, скрепя сердцем, не пообещал пойти вместе с ним на следующий день на набор в школу продюсеров.

Ночью, глядя в покрывающийся плесенью потолок, я попытался убедить самого себя в том, что подобное мероприятие мне не по плечу, что Сакура-сан даже не посмотрит в сторону двух вчерашних школьников — однако быстро скатился в мечты о собственной айдору-группе. Мне казалось, что в ней должны играть непременно три девочки едва восемнадцати лет, петь песни исключительно целомудренные и возвышенные, но в каждой строчке должен звучать непристойный намёк, и что каждый концерт принесёт мне полмиллиона йен, не считая зарплат певиц — гигантская сумма, на которую можно оплатить жильё на окраине Синдзюку и закупить ящик

рамена на год вперёд. Я заснул за подсчётами, как перевести полмиллиона йен в упаковки рамена, и проснулся, помятый и невыспавшийся, в пять утра под особенно мерзкий скрежет колёс об рельсы.

Вечером мы встретились с Гурудзи неподалёку от здания Сони Групп в центре Токио; на проезд ушли мои последние деньги. Небоскрёб светился яркими неоновыми вывесками, отражавшими названия контор внутри — «Медиа Экспресс Форс», «S-Star Production», среди которых блестела огромная красная вывеска с бегущей строкой «Сакура-груп». Охранник недоверчиво смерил нас взглядами, но когда я объяснил ему, куда мы идём, вежливо поклонился и даже приоткрыл дверь. Вокруг нас сновали взрослые мужчины в пиджаках и галстуках, обдавая нас ароматами дешёвого одеколона, смешанного с запахами спортзала.

— А ты говорил, что надо в цивильное, — сообщил Гурудзи, обычно неунывающий, но отчего-то засмущавшийся своего монашеского наряда. — Чтоб я слился с этой толпой, ну-ну. Много ли здесь расхаживает монахов?

— Таких гнилых по натуре — ни одного, — ответил я. Мне было неприятно признавать, но Гурудзи выглядел уместнее, чем я, в последней чистой и не драной рубашке, оставшейся со школьных времён.

Мы пробились к лифту сквозь обступившую нас толпу; я использовал Гурудзи как таран, только и успевая ойкать, когда мне прилетал очередной локоть в бок, а мой друг пробивался вперёд с фирменными криками «Уступите дорогу монаху! Благословение для всех добрых жителей!». Мужчины в очках недобро косились в нашу сторону. В лифте я совершил критическую ошибку: поднял вверх руку, чтобы почесать нос, отчего меня тут же сжали со всех сторон, и до шестьдесят третьего этаже ехать мне пришлось в весьма глупом положении, напоминающем скульптуру с занесённой рукой.

Шестьдесят третий этаж оказался оживлённым местом: по этажу сновали девчонки в футболках и платьях, сверяли друг перед другом листы с записанными на них тексты и что-то напевали себе под нос, тут и там раскатываясь громким смехом. Гурудзи мотал головой по сторонам, пытаясь высмотреть Химефу или кого-нибудь из её банды, я же пробирался вперёд и разглядывал лица тех, кто пришёл на мероприятие. Возле дверей концертного зала собралась толпа, которую сдерживали два охранника сурового вида, раз в несколько секунд сверявшиеся с кем-то по рации, после чего отталкивали в сторону приблизившегося растяпу в пиджаке.

— Вы ошиблись этажом, kids, — проорал мне кто-то над ухом. Я оглянулся на звук и увидел неприятное лицо тридцатилетнего мужика, гладко выбритое, но ужасно неприятное из-за непропорциональных черт, и широких глаз. «Хафу», — выдохнул мне в ухо Гурудзи и приготовился было к отповеди, но тут охранники отступили, и толпа ломанулась внутрь зала, затаскивая нас с собой, пока я тщетно пытался не упасть. Свободных мест в зале не нашлось, и мы с Гурудзи примостились возле стены, между худым студентом в очках и непонятно откуда взявшейся здесь блондинке со стервозным лицом.

— Прежде всего хочу отметить, что я презираю каждого из вас, кто пришёл сюда, — без церемоний начала Сакура-сан, едва появилась на сцене. — Каждый из вас, пришедший сюда, занимается только одним: тратит моё время. Вам не интересна музыка как бизнес, вам просто нравится музыкальная тусовка и ощущение причастности. А это означает, что вы все непригодны. Катитесь отсюда, вы мне неинтересны.

Толпа восторженно слушала. Я вглядывался в лицо говорившей — уже немолодое, вроде нашей училки по японской литературы Ояма-сенсей, имевшей привычку безошибочно определять самого неготового в классе ученика и визгливо вызывать его к доске, чтобы добавить травм и поводов для пересудов на перемене. Мне она сразу не понравилась: такие люди напоминали мне отца, вечно погружённого в самодовольное восхищение самим собой и пасовавшими, когда речь заходила о деле. Гурудзи, напротив, с интересом разглядывавший происходящее на сцене, наступил мне на ногу и прошептал на ухо: