Проект Филипок

О'Санчес

...любопытство и озорство в синих, как, рязанские озера, глазах...

В наше время уже никого и ничем не удивить, не смутить и не растревожить, а тогда Филипок заплакал. И это были подлинные слезы, вызванные душевным смятением, взволнованностью, а вовсе не страхом, как бы это можно было подумать, перед довольно громким. среди общего шума, вопросом учителя, который вышел навстречу Филипку. За первым вопросом последовал второй... третий... Но слезы застилали Филипку глаза, а удары сердца заглушали идущие извне слова... Все что он мог вспомнить тогда - как он впоследствии мне рассказал, - это почему-то

учительский шарф, красной петлей вокруг шеи подведенный под могучую сивую бороду склонившемся над ним человека...

...хорошо помню, словно сам его видел, тот класс, черную крашеную доску, всю в белесых разводах, с небрежно вытертыми следами мела на ней и особенно плуг, стоящий в углу. Лемех его, простой булатной стали, с почти невидимым дамасским узором, черный, с отливом в синее по всей площади его, исключая светлую, почти белую полосу в два пальца шириной, идущую над режущей кромкой, и сошники, издали почему-то похожие на алые пятна крови, проступившие поверх червонного золота, в свою очередь, покрывающего что-то черное... Вблизи же секрет сошников открывался просто: сошники эбенового дерева были расписаны по палехскому чину, как известно включающего в себя именно эту излюбленную палехскими мастерами цветовую гамму черного, алого и золотого.

...тщательно, бережно и вручную...

– Кто знает отрока сего?

Дети наперебой ответили учителю, что это Серега Филипок, из села Константиново и что он любит составлять слова, чтобы они были в склад и в лад, и что мать не пускает его, боясь что он пристрастится в школе к частушкам.

– Вот оно что. С матерью поговорим, а пока садись вон на ту лавку, там такой же сидит, тебе собрат, охотник до сочинительства. Подвинься, Костюшка! (или Колюшка... Не помню, но в руинах памяти случайным обломком осталась фамилия соседа по лавке - Клюев.)

– Так ты. Филипок, и поэзию знаешь? Прочти нам, процитируй что-нибудь из божественного?

– В венке из роз идет Христос!

– Это что, цитата?
– подозрительно спросил учитель.

– Цитата!
– запальчиво ответил Филипок, мигом позабыв волнение и робость.
– Вот те истинный крест - цитата! Сам сочинил!..

Да, именно все так и было в то, казалось бы, ничем не примечательное утро, первое в Филипковом учении. Учитель опешил было на Филипковы слова, но вдруг расставил руки, словно показывая размер пойманной им рыбы-осетра и засмеялся. Засмеялся и Филипок, распахнув, вслед за учителем и навстречу ему, руки. Они обняли друг друга и расцеловались троекратно, словно на Пасху, впрочем до пасхи было еще далеко...

...и жалеющую ладонь на вихрастом затылке, большую, покрытую с тыла коричневой старческой гречкой, но все еще жесткую от постоянных мозолей, натертых во время добровольной работы за плугом в графском парке в осеннюю страду...

ФИЛИПОК Ильфа и Петрова

В захолустном селении N так мало событий, что все они успевают пройти без очереди и давки, но селянам этого недостаточно, они живут, всегда в ожидании чего-нибудь новенького, а когда новостей нет - берут первые попавшиеся слухи, настаивают их на собственных выдумках, а потом угощают соседей.

Во дворе под окном простужено каркал рассвет. Русская печь в избе

притомилась за ночь вырабатывать тепло, а теперь скрипела, ерзала, сама пытаясь согреться о неровную бабкину спину. Коротко хохотнул самовар и с облегченным вздохом помочился в две цветные фаянсовые кружки: которая матери - поменьше, а другая, отцовская, побольше. Темное неулыбчивое утро раздраженно потопталось в сырых сенях, отрыгивая в горницу кисловатые с мороза овинные запахи, и вывалилось вон, прихватив с собою обоих родителей маленького мальчика, по имени Филипок, почему-то решившего в их отсутствие, что учиться в школе - гораздо современнее, чем играть с тараканами в казаков-разбойников на куцых просторах избы.

– Ты куда?
– спохватилась с вопросом печка из под спящей бабушки, узрев, как Филипок примеряет изможденный молью и временем праотцовский треух. Половицы неумытого дерева дрябло хихикали в полутьме, им очень хотелось разбудить бабку, но они боялись.

– Тихо, ты, пережиток.
– Филипок погрозил фиолетовым кулачком, и печь примолкла. Шапка была не шапка, а примета старины, которую уже и не продать, и не отдать, но можно еще носить.

– Гримасы мещанства и закона остаточной стоимости, - укорил шапку Филипок, наскоро потрепал печь по светло-серым, давно не беленым ягодицам, и, уже не обращая внимания ни на известковую скорлупу, вместе с остатками печного тепла прилипшую к пальцам, ни на постный бабушкин храп - выскочил из избы, где в тихих судорогах будней отхаркивалась от ночного инея дорога.

Валенки, весело похрюкивая, перемалывали пространство, ночь шаг за шагом бледнела и отступала под напором утра, пытаясь спрятаться за сараями на краю села, притвориться ни к чему не причастной тенью, но - тщетно: явился день в узком розовом кушаке, пасмурный, резкий, похожий на похмельного деда Мороза без Снегурочки, и тьма не выдержала, вспрыгнула на кривую метлу поземки, унося растрепанный ветрами хвост к западным границам Европы.

Школа стояла возле церкви, а церковь в селе одна, так что дорогу Филипок знал.

– Уберечь бы щёки, - вслух размышлял Филипок, - и нос, чтобы ветром не отломило... Поскольку без полноценно вылепленного носа - ни судьбы, ни поприща - сплошные трудности в духе лё майор ковалёфф!

Ветер тем временем утомился терзать юного Невтона художественным свистом и затеял отрывисто и назойливо лаять, сперва по очереди, в каждое ухо, потом единым воем, словно хор веселых нищих возле заветного кабака... Филипок запнулся обо что-то, лежа на снегу - осознал уже, что это не ветер, а две гневно хохочущие собаки.

Филипок внимательно обозрел каждую из них, узнал и обреченно заплакал: это были широко известные на деревне подзаборные керберы Жучка и Волчок. 'Прощайте, друзья' - вспомнилась откуда-то фраза, однако Филипку некогда было вспоминать ее происхождение: он дрожал.

Внезапно, словно ниоткуда, пришло спасение... Прохожий был одет по-городскому легко: в поношенные, но все еще светлые кальсоны, и в галоши на босу ногу; однако он не дрожал, в отличие от Филипка, был бодр, весел и не хуже дрессировщика Дурова понимал особенности обращения с деревенскими домашними питомцами: пары пинков ему вполне хватило, чтобы остаться на поле битвы победителем, один на один с живым трофеем.