Профессор Влад
Шрифт:
Все это было бы забавно, если б не терзающие меня тягостные предчувствия. И точно… Немного придя в себя, она заявила, что встречаться с Гарри я пусть больше и не надеюсь, что он меня «растлит», что, возможно, уже растлил, раз я играю с ним на раздевание… и вообще, уж не с этой ли целью он и осуществил свою ужасную покупку?.. Последнее предположение было диким, она отлично это понимала, однако остановиться уже не могла - и, стремясь быть последовательной, выполнила свою угрозу: в следующий раз мы с Гарри увиделись лишь спустя три года, когда оба подросли достатошно, чтобы плевать на родительские капризы.
А еще семь лет спустя, прочтя эту запись, профессор Калмыков взбеленился и едва не разорвал «Гарри-талмуд» в клочья. Сперва я не поняла, что его так задело, а потом сама перечла написанное -
Как-то раз, весной, мы с Гарри, знакомые уже больше года - тогда он еще пытался за мной ухаживать и искренне дивился тому, что я под всеми предлогами уклоняюсь от его назойливых ласк, - гуляли в ЦПКИО им. Горького; уж не помню, как это я упустила его из виду - засмотрелась на аттракционы, что ли?..
– но в следующий миг его черная лыжная шапочка оказалась затерянной среди доброго десятка таких же в очереди к Колесу Обозрения, и я, в панике мечась туда-сюда, взывала: «Гарри, Гарри, Гарри!!!» - пока, наконец, он не сжалился и не помахал мне рукой в дутой серебристой перчатке. Вот тут-то до него и дошло, почему я так упорно отказываюсь «брать уроки поцелуев». Нет, конечно, дядя Ося много раз предупреждал его о моей «странности», - но разве он, Гарри, мог поверить, что какая-то девчонка способна в упор не видеть его красоты?.. С тех пор он прекратил свои домогательства и, как мне показалось, вздохнул с облегчением; тогда-то мы и стали друг для друга тем, чем продолжаем быть и поныне - братом и сестрой; тем обиднее, что неделей позже нас разлучили, обвинив в каком-то дурацком «циничном разврате»; тем обиднее, что десять лет спустя, за месяц до своей кончины, этому поверил и ты, мой бедный профессор Влад…
5
Мой пятнадцатый день рождения, тоскливый и нудный, как и оба предыдущих, отмечали под всполохи голубых молний, недоброе ворчание встревоженных деревьев за окном и резкий, сухой трескучий звук сыплющейся на жесть карниза мелкой ледяной крупы: это середина июля - потому-то я и Юля!
– самый грозовой сезон... Все было уже съедено и выпито, - но одинокий, унылый гость, час назад забредший на огонек, не хотел уходить и сидел за столом словно приклеенный, нервно вздрагивая и обхватывая голову ладонями при каждом раскате грома. Напрасно мама суетилась, пытаясь навязать ему старый, чуть сломанный, но «еще хороший» зонтик, с которым, по ее словам, он «так славно добежал бы до метро»: густое белесое бушующее варево из воды и ветра, словно ластиком стершее привычный заоконный пейзаж и теперь изредка выплевывающее из себя черные прутья, со стуком ударявшие в стекла, повидимому, всерьез пугало Оскара Ильича, не преминувшего с тоской заметить, что, мол, в такую погоду из дому выходят только самоубийцы. Что ж, пусть еще немножечко переждет… Дядя обрадовался, подсел к телевизору, - и, не успели мы оглянуться, как время подошло к ночи.
Что было делать - не выгонять же его на улицу?! Битый час мы соображали, куда бы уложить дорогого гостя; когда-то, помнится, мы с ним превосходненько соседствовали в гостиной, но пятнадцать лет - все-таки возраст для девушки немалый, и едва ли ей подобает ночевать в одной комнате с чужим мужем, пусть даже они и кровная родня. Пораскинув мозгами и немного повоевав со старой, добротной, пришедшей еще из советских времен раскладушкой, ни так, ни сяк не желавшей вписываться в интерьер, семья решила, что
Как бы не так!.. Ранним утром (ну, может, шло уже к полудню, но мы-то, вольные пташки, вовсе не торопились выкарабкиваться из сладостного анабиоза!) в прихожей внезапно раздался резкий звонок. Ай, какая досада!.. И кто бы это мог быть?.. Мы никого не ждали… Спустя секунду мерзкий звон повторился, но уже настойчивее: может, кто-то с похмелья ошибся дверью?.. Хорошо бы это проверить; что же до меня, то я и не думала поддаваться на провокацию - кто бы ни был этот назойливый визитер, рвался он уж точно не ко мне!
– и, уютненько свернувшись калачиком, натянув на голову простыню, принялась потихоньку соединять друг с другом оголенные контакты прерванного блаженства. Тем временем назойливый гость позвонил в третий раз, и нынешний звук был не чета предыдущим, он тянулся и тянулся, не прекращаясь, словно в кнопку вставили спичку (Гарри когда-то любил так шутить!), пока я, наконец, не начала вновь задремывать, сквозь пелену грез лениво думая о том, что, возможно, сама тишина есть не что иное, как род непрерывного звона…
Внезапный внутренний толчок теперь уже окончательно выбил меня из забытья, - я даже не сразу поняла, что виной тому резко изменившийся звуковой фон в квартире; некоторое время я, замерев, прислушивалась к происходящему в прихожей, откуда доносился тихий, невнятный бубнеж мужских голосов, один из которых, недоуменно-протестующий, несомненно, принадлежал отцу. Другой, нагловато-спокойный, не был мне так знаком. Впрочем… Не вытерпев, потирая пальцами слипшиеся от сна веки, я еще неуверенно слезла с кровати, накинула халатик - и, подкравшись к двери, осторожно выглянула в щелку. С первого же взгляда мне стало ясно, что случилось нечто серьезное, неприятное и, пожалуй, касающееся нас всех. Пугающая мизансцена: входная дверь распахнута настежь; сонный, растерянный папа, с усилием тараща один глаз, столбом стоит посреди прихожей, машинально поддергивая то левой, то правой рукой широкие «семейки» в голубой горошек; рядом красуется невероятных размеров клетчатый баул вроде тех, с какими путешествуют «челноки», а два долговязых очкарика в белых футболках и синих джинсах, по виду интеллигентные ребята, уже втаскивают через порог второго точно такого же монстра, не слыша (или делая вид, что не слышат) робких протестов хозяина квартиры…
Прежде, чем я сообразила, что происходит, в прихожей возник новый персонаж, ранее скрытый от моих глаз дверью кухни: аккуратно уложенные волосы так и блестят от геля, сияющая белизна дорогого летнего костюма эффектно контрастирует с их пиковой чернотой. Легонько попинав клетчатый бок острым по тогдашней моде кончиком сверкающей туфли, он одобрительно хмыкнул, снисходительно кивнул своим адъютантам (те без лишних слов удалились) и загадочно, чуть коварно улыбнулся… тут я, кажется, начала догадываться… но, как назло, именно в этот момент элегантный юноша поспешил откланяться, вежливо пояснив, что внизу его ждет такси и счетчик крутится с немыслимой быстротой.
Еще несколько секунд отец оправлялся от шока, почесывая в паху и мечтательно созерцая странную кладь, оставленную стремительным гостем; затем, как ошпаренный, бросился на кухню, - и до меня донеслись отчаянные вопли: «Вставай же, вставай, дурачина!..». Вбежав следом, я увидела забавную сцену: папа, стоя на коленях пред импровизированным дяди-Осиным ложем, безбожно трясет беднягу за голые, худые веснушчатые плечи, а тот лишь страдальчески мычит да извивается в руках своего мучителя, пытаясь плотнее завернуться в матрас…
На шум поднялась и неприбранная мама. Вид огромных баулов, сиротливо стоящих в прихожей, привел ее в ужас: и то сказать, за четыре с лишним года семейной жизни имущество дяди Оси значительно разрослось... Теперь несчастного расталкивали уже в четыре руки и орали на него в две глотки; еле-еле разлепив глаза, Оскар Ильич все еще не в силах был понять, чего от него хотят, но, когда, вытолканный разгневанными родичами в прихожую, увидел вещи, остатки сна мигом слетели с него, и он вполне здраво поинтересовался: почему же мы не задали все свои вопросы тому, кто этопринес?..