Профессор Жупанский
Шрифт:
Тын не ответил.
Вошла сестра хозяина. Высокая, худая-прехудая женщина — полная противоположность своего коренастого брата. Лишь глазами была похожа на него.
— Тут какая-то листовка, Леопольд. Ты меня слушаешь? — промолвила не без волнения женщина, прижимая к черному платью небольшую бумагу.
— Какая еще листовка? — спросил брат, не отрывая взгляда от фигур на доске. Он был явно недоволен, что его тревожат в самый напряженный момент игры.
Иванна Феоктистовна заколебалась. Брат,
— Что-нибудь ужасное?
По мере знакомства с содержанием листовки брови Леопольда Феоктистовича поднимались все выше и выше. Он, казалось, совсем забыл о шахматах, о своем ходе.
— Ты не видела, кто принес эту пакость? — наконец спросил хозяин с нескрываемой тревогой.
Сестра покачала головой.
— Я лишь три минуты назад заметила, — объяснила она. — Вышла в коридор, смотрю, в почтовом ящике что-то белеет.
— Гм-гм! — поморщился брат. — И это уже в третий раз...
— В четвертый, — сказала Иванна Феоктистовна.
Доцент подал бумажонку гостю. Станислав Владимирович вздрогнул: листовка дышала нечеловеческой злобой.
«...Большевики вывозят в Сибирь всех, кто не хочет им прислуживать, кто не хочет быть покорным, кто верит в бога, ходит в святую церковь, читает библию...»
Профессор выпрямился.
«Как можно писать такую бессмыслицу? — подумал он, возвращая Тыну листовку. — На кого она рассчитана?»
Пристально взглянув на хозяина, будто пытаясь угадать его мысли, добавил вслух:
— Подобные выдумки рассчитаны на крайне наивных людей.
— В печь! — коротко велел Леопольд Феоктистович, возвращая сестре листовку. — Сожги и никому ни звука об этом. Прошу тебя, дорогая.
Иванна Феоктистовна взяла листовку и, часто покачивая головой, вышла из комнаты. Брат проводил ее долгим взглядом, вздохнул.
— Чей же ход? Мой? — спросил он Станислава Владимировича, опять склонясь над шахматами.
— Твой.
Жупанский видел: листовка вывела Леопольда Феоктистовича из равновесия. Может, боится неприятностей? Почему это листовку подбросили Тыну, а не кому-нибудь другому? Неужели на что-то рассчитывают?
«А может, и мне подбросили листовку, а я не заметил?» Профессор невольно вспомнил Кошевского, его неприятные намеки. Ведь Кошевский — это такой тип, от которого можно ждать всего.
— Ты тоже получаешь подобную писанину? — поинтересовался Тын, подняв на гостя внимательные глаза.
— Бывало, — признался Станислав Владимирович.
— И как ты реагировал?
— Так же, как и ты, — жег!
— А по закону мы обязаны об этом сообщить. Листовки сами по себе в дом не приходят, их кто-то приносит.
Жупанский никак не ожидал услышать от Тына подобных речей и в ответ только крякнул.
Некоторое время они сидели молча.
— Откуда тебе известен
Тын пожал плечами.
— Раз ты знаешь закон, то должен пойти заявить, — посоветовал с напускным равнодушием Жупанский.
— Не пойду! — буркнул хозяин. — Ты ведь тоже не заявлял? — с этим вопросом Леопольд Феоктистович снял у профессора коня, объявил шах.
На висках у Станислава Владимировича выступил пот. Он понял, что и на этот раз проиграл, причем из-за небрежности упустил почти выигранную партию.
— Сдаюсь! — вздохнул он и кисло улыбнулся. — Ого, да мы с тобой просидели за шахматами почти полтора часа.
— Не пора ли пойти на прогулку, Станислав? — спросил хозяин.
Жупанский от прогулки отказался, сославшись на то, что ждет дочь, поблагодарил Тына за гостеприимство и поднялся к себе. Галины еще не было. Тем лучше: нужно подумать о предстоящей беседе. А беседа с дочерью, безусловно, состоится, если не сегодня, так завтра. Да, да...
«Калинка ведь не любит Кошевского, хотя он обращается с ней галантно, с подчеркнутой изысканностью. Неужели чувствует его темное нутро, неискренность?»
Стоило ему вспомнить о Кошевском, как сердце снова заныло. Станислав Владимирович поморщился, настроение опять испортилось. Он переоделся, принялся ходить по комнате.
«Двадцать три, двадцать четыре... Боже, что же это происходит? Чем все закончится? Где это она так поздно? Сорок семь, сорок восемь...»
Наконец в коридоре прозвучал звонок — Калинка! Сейчас он ей откроет. Или нет... Пусть Олена.
Скрипнула дверь, и Галинкин голос, похожий на звоночек, спросил об отце. Может, пригласить ее в кабинет, поговорить о каких-нибудь пустяках, например, спросить, где она была. Только удобно ли взрослую дочь об этом спрашивать?
«Нет, нет, сначала я должен сам успокоиться. Калинка очень впечатлительна. — И Станислав Владимирович отступил от дверей. — Встану-ка я сначала под душ».
Да, да, как он раньше этого не сделал? Ведь в меру холодный душ лучше всего успокаивает нервы.
Станислав Владимирович подождал, пока дочь зайдет в свою комнату, и поспешил в ванную.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Лишь минут через двадцать свежий, разрумянившийся отец постучал в комнату дочери.
— Ты еще не спишь? — спросил он, осторожно ступая в суконных тапочках. — Уже двенадцатый час.
— Я же ложусь после двенадцати. Разве ты забыл?
Оторвалась от тетради, пошла ему навстречу. Игриво склонила набок голову. В больших глазах, чистых, как у младенца, нежность. При виде дочери Станислава Владимировича охватило чувство радости и грусти: точно такие же глаза были у Оксаны.