Профессор Жупанский
Шрифт:
Когда работал — забывал все. Вот и теперь за две недели он ни разу не виделся с Галинкой. Это были мучительные и напряженные для него дни. Николай Иванович побледнел, осунулся.
«Конечно, работал он в архивах, и много. Труды, что и говорить, у него основательные; педантизм, европейская школа! — размышлял Линчук, перечитывая помеченные в томах Грушевского места. Эти тома он купил сразу же после возвращения с фронта на самом большом тогда базаре возле оперного театра, где продавали всякую всячину. Но каким же провидцем оказался друг Ивана
Николай Иванович даже пытался в эти дни затворничества мысленно поговорить с Жупанским. «Как же так, Станислав Владимирович, более девяти лет тому назад вы согласились возглавить кафедру в советском вузе. Вы охотно ездили и до войны, и после войны в Киев, Москву на различные семинары, совещания. У вас было достаточно времени для анализов, сравнений, осмысления. А годы ужасной оккупации! Неужели и они ничему вас не научили, не заставили взглянуть по-иному на многие вещи? Нехорошо получается, Станислав Владимирович, нехорошо!»
Развернул очерки по истории Галиции Станислава Жупанского, отыскал нужное место, потом начал читать помеченные страницы в томах Грушевского, в десятый, если не в двадцатый, раз сопоставлять мысли обоих авторов относительно так называемой «украинской идеи, решающей силы в эволюционном развитии украинского народа».
«Как все это тенденциозно, узко для серьезного ученого, — думал Линчук, перелистывая очерки Станислава Владимировича. — То он буквально тонет в фактаже, то умалчивает о документах, которые, по-видимому, ему не нравятся...»
«Эх, профессор, прошли бы вы такую войну, как мы, молодое поколение, вы бы иначе рассуждали!»
За время войны сам Линчук многое передумал, сделал несколько важных для себя выводов. Понятие Родины в сознании и сердце раздвинулось. Он по-прежнему любил родные полонины, милую Коломыю и сохранивший средневековое свое лицо Львов, но появилось что-то совершенно новое, чего не ощущал раньше, — широкое, бескрайнее, рассудком непостижимое.
Больше чем полгода находился в госпитале за Уралом. В конце мая сорок четвертого, когда войска 1-го Украинского фронта начали решительную подготовку, ставя целью окружить и уничтожить большую группировку противника в районе Бродов, Линчук стал коммунистом.
Последний раз он был ранен под Жолквой. Здесь он и пролежал более двух месяцев в замке польского гетмана Станислава Жолкевского, который в 1596 году захватил украинское село Винники и переименовал в свою честь. В начале семнадцатого столетия в Жолкве служил Михаил Хмельницкий, отец великого Богдана. А в сентябре 1914 года прославленный русский летчик Петр Нестеров первый в мире применил здесь в воздушном бою таран.
— Коля!
Материн голос вывел его из глубокой задумчивости. Удивленный, повернул к двери голову.
— Уже восьмой час, Коля, — напомнила Екатерина Петровна мелодичным голосом. — Ты просил приготовить кофе. Будешь сейчас пить или позже?
Мать
— Ты что-то хотела, мама? — как будто выныривая из какой-то непостижимой для нее глубины, спросил Николай, откинулся на высокую спинку стула и виновато улыбнулся.
— Я говорю, что уже восьмой час, а ты просил к четверти восьмого приготовить кофе, — повторила мать. Провела рукой по голове сына. Вдруг рука остановилась. — Ты уже лысеть начинаешь, — заметила она грустно.
— Ведь мне почти тридцать, мама, — попытался он отделаться шуткой, но, увидев в глазах матери грусть, притих.
— Тебе скоро тридцать, Олесю — двадцать пять, — задумчиво сетовала Екатерина Петровна, — а невестки у меня все еще нет.
На ее худощавом лице промелькнула улыбка, а глаза жадно ловили взгляд сына. Николай Иванович понимал: мать продолжает спрашивать молча, одними глазами. К сожалению, он не может, вернее, не знает, что ответить, как ее успокоить.
Екатерина Петровна постояла минутку, вздохнула и пошла к двери легкой своей походкой.
— Через пять минут я кофе поставлю на стол. Но тебе же еще и побриться надо, Коля, — бросила она на ходу.
Николай Иванович взглянул в зеркало.
— В самом деле, зарос, словно цыган в крещенские морозы. Но в моем распоряжении еще есть немного времени.
— Ты не задержишься? — спросила мать уже с другой половины квартиры, может, только затем, чтобы рассеять грустное впечатление от беседы.
— Не задержусь, мама. Отнесу статью и сразу же домой — хочу как следует выспаться.
Сложил бумаги и подумал о Галинке. А что, если из-за этой статьи он навсегда ее лишится?
На улице моросил холодный дождь. Николай Иванович поднял воротник пальто, надвинул на лоб велюровую шляпу, ускорил шаг. Трамвайная остановка находилась рядом, но его подгоняло нетерпение, казалось, что трамвай обязательно задержится, что пешком можно дойти быстрее. Ему очень хотелось сегодня же закончить с хлопотным делом, а там уж — будь что будет.
Почти безлюдные улицы — ничто не задерживает, не мешает. Николай Иванович приблизился к почтамту и, взглянув на голубые ящики у его входа, вспомнил материн упрек. «Приду и напишу Олесю. Непременно сегодня же напишу!»
Младший брат после войны остался в армии, служил в танковых войсках. Он был на пять лет моложе Николая, тем не менее между братьями с детских лет установилась трогательная дружба. Может, потому во время войны Николай больше думал об Олесе, чем о себе, а когда узнал, что танк брата одним из первых прорвался в дорогой для него Львов, заплакал от радости. Недавно они с матерью получили от Олеся письмо и фото. Брат стоял на лесной опушке с какой-то девушкой. Они щурились от солнца.