Прогулки по лезвию
Шрифт:
Здесь оказались разрозненные издания русских поэтов: Кольцов, Есенин, Рубцов... Андрей привычно пролистывал книги, и хотя никаких отметок на полях он не увидел, ни один стих не был отмечен, все же по внешнему виду книг было сразу понятно, что открывали их часто. "И вообще, - думал Важин, переходя к тонким книжкам, - библиотеки часто говорят о хозяевах то, о чем не догадываются ни друзья, ни родственники".
Важин пролистывал книгу за книгой. Нашел три тетради с дневниковыми записями, передал их Муравьеву и вдруг неожиданно сказал:
–
– Он протянул Муравьеву тощую, безликую брошюру, украшенную на четвертой странице обложки фотографией автора. Тут же были данные об авторе.
– Игорь Отраднов родился в лесной деревне в Калининской области...
– начал читать Муравьев, но его остановил Важин:
– Это все ерунда, - сказал он.
– Вот главное!
Под обложкой скрывалась такая надпись: "Милой Машке в зимнюю лунную ночь с 9 на 10 января 1989 года".
– Удача, - сдержанно, но весомо произнес Муравьев.
– Вы не знали его? обратился он к домработнице.
Женщина надела очки, внимательно изучила фотографию поэта.
– Не помню, - виновато сказала она.
– Здесь столько народу бывает.
– Все равно удача, - повторил Муравьев.
– Ты даже не представляешь, какая!
– воскликнул Важин, помахивая ещё одной брошюрой.
– Снова он. Снова надпись!
– Он прочитал с выражением: - "Маша, милая! Сегодня я пьян без вина. Эта книжица - только разбег, теперь я горы сверну! Ночь, звезды в окне. С 10 на 11 января 1989 г.".
– Он что, - спросил Муравьев, - каждую ночь ей свои книги дарил?
– Поэт, - улыбнулся Важин.
– Чистой воды был поэт.
– Что значит был? Умер уже?
– Умер поэт, родился прозаик. Прозу пишет теперь.
– Так ты с ним знаком?
– удивился Муравьев.
– В том-то и дело! И очень даже неплохо.
– Так, - потирая руки, сказал сыщик, - на выход, коллега!
В ожидании лифта, Важин рассказывал об Отраднове.
– До перестройки жил, как многие из его племени малоизвестных поэтов:
подрабатывал сторожем, выпустил две книги, стал членом Союза писателей.
Но новое время сломало его... Прозаикам сейчас и то тяжело, а поэтам просто труба. Кому ты нынче нужен со своими стихами? Начал пить, место сторожа потерял, уехал куда-то в Карелию. Думали, спился, пропал.
Но он вдруг является с папкой очерков. О лесах, об озерах, о старых деревнях. Очерки, надо сказать, блестящие. Но и они теперь у нас никому не нужны. Вот тут-то мой друг-журналист и помог ему: нащелкали они за год слайдов к этим очеркам да и продали все финнам. Те прекрасный альбом выпустили, хороший гонорар заплатили. Думали, заживет наш Афонин...
– Афонин это кто?
– спросил Муравьев.
– Да он же. Отраднов - его псевдоним. Ну, думали, заживет. Но...
Поэт!
– Важин беспомощно развел руками.
– Пропил гонорар?
– Муравьев рассмеялся, входя в лифт.
– Хуже! Ты не поверишь, поехал куда-то вкладывать свои доллары и по
– От черт!
– воскликнул Муравьев.
– И что он теперь?
– В деревне. В Тверской губернии где-то кукует. Сидит на воде и хлебе. Хорошо, что мой друг ему очередную идейку подкинул: лесная глушь в центре России. Финны уже заинтересовались.
– Там действительно глушь?
– Ты даже не представляешь! И сидит наш Афонин в избушке, по новой марки-доллары зарабатывает.
– Так опять потеряет, - безнадежно махнул рукой сыщик.
– Милая Маша! сказал он, передразнивая неизвестного ему поэта.
Звезды, луна, рваная тюлька!
– Он наугад открыл книгу и прочел: "На горке сидит девчушка и плачет в три ручья. Под горкой бежит речушка, по камешкам спеша". Это что, у него все такие стихи?
– Нет, есть настоящие.
Они сели в машину, тронулись, и неожиданно Муравьев резко свернул в Проточный переулок и следом - во двор. Они оказались с тыльной части блиновского дома.
– Ну-ка, где там наше кухонное?
– спросил Муравьев, опуская боковое стекло.
– Ты его видишь?
– Надо считать, - ответил Важин, стараясь определить хотя бы вертикаль второго подъезда.
– Не надо считать, - сказал Муравьев, доставая из перчаточного ящика бинокль.
– Вон оно. И без бинокля пятнышко видно.
– Какое пятнышко?
– не понял Важин.
– Жвачку мою. Я к раме её прилепил. Итак, нарисуем для памяти.
– Муравьев достал блокнот и аккуратно нарисовал расположение окон Блинова. Подписал: "кухня", "кабинет", "столовая"...
– И, главное, что удачно?
– спросил он в любимой своей манере задавать вопросы, а потом самому на них отвечать. Удачно то, что вон тот старый дом не снесли наши великие архитекторы. Так что будет у нас распрекраснейший наблюдательный пункт. Своего зама Веревкина на прослушивание посажу. Ас.
– На чердаке?
– спросил Андрей.
– Зачем? Договоримся с кем-нибудь из жильцов.
– А согласятся?
– Только плати...
– Похоже, подсматривание и подслушивание - ваша основная работа?
– Каковы заказы, такова и работа, - ответил сыщик.
– У тебя есть какая-нибудь версия? Кроме, конечно, того варианта, что она сбежала к Афонину.
– Какие тут версии, - неопределенно ответил Муравьев.
– Муж - депутат и большой коммерсант. Вот тебе и вся версия. А с вашим Афониным сам разбирайся. Я о нем всерьез было подумал... Но что-то не вяжется. Доллары потерял!
– в очередной раз с искренним возмущением повторил сыщик, но тут же спокойно добавил: - Афонина ты проверь обязательно. И вообще порасспрашивай его о нашей пропавшей. Далее... Отношения в этой семье тяжелые. Не зря же нас Блинов тогда нанимал. И знаешь, куда она исчезала два года назад? Мы поначалу подумали, что она темнит, что здесь что-то не так. Это ж был конец сентября... Так куда она ходила?
– спросил Муравьев.