Прогулки с Бесом
Шрифт:
Пришло время, злые силы Запада вроде подобрели, прежние воспитательные идеи романа оставались нетронутыми, но сознание не очищали, оставались на месте...
– "...и впитанные с молоком матери идеи не получается вывести из организма до сего дня..."
– Врождённая непереносимость лактозы...
От прошлого идеологического "молока" до сего дня испытываю позывы на "гвождение", но не бурно, как во времена слабоумной юности. Бушуют "позывы старых неисполненных желаний", как сказал поэт областного масштаба, пучит от старых "идеологических кормов совецкогоого времени", но вины беса нет, не прикладывал друг лапу к воспитанию
– Так?
– Совершенно верно!
Когда желание "пригвоздить" перешло в нестерпимое и грозило вылететь диареей какое-то время выбирал объект приложения агрессивности и скоро нашёл: Первый канала "общественного российского телевиденья". Почему он?
Перехожу к длинному пояснению и прошу дух преподавателя русского языка помочь в столь трудном деле.
– Не нужно обращаться к духу учителя, порядочным человеком был учитель в видимом мире таким остаётся и там. Не может учитель отказать лучшему ученику в просьбе о помощи, но призывать духов исполнять нехорошие просьбы мерзко!
– Добавь: "злые силы Запада глядя на Восток и поражаясь самоедству тамошних обитателей, по европейской наивности и простоте душевной рассуждали: "этот народ "разделать под орех" раз плюнуть, ("что два пальца обоссать" не было), посмотрите, как жестоко уничтожают лучшее в себе!" - и наполненные по ноздри нехорошими заблуждениями двигали армии на вас. И начиналась полоса чудес не слабее библейских: "отцы-благодетели" строго говорили детям "нада!", вчерашние самоеды забывали многие и частые взаимные поедания, шустро, не раздумывая, объединялись под любым знаменем спущенным сверху (начальству виднее) и давали жестокий отпор врагам, не считаясь с потерями в живой силе и технике. В этом и крылась основная загадка русской души. Не единственная...
Глава шестая
Казарма пятьдесят четыре-семь.
.
Армейский товарищ Колька останется в памяти навсегда, и только после года общения с Бесом появились подозрения, что общаюсь не с бесплотной сущностью, а с душой армейского товарища, но допроса с пристрастием бесу не чинил.
Компаньону открытие не выложил, лишнее. Так и живём: то ли Бес толкает на высказывание непотребств политического свойства, то ли Колькина душа добавляет критики о прошлом, настоящем... ах, да, забываю, будущего у меня нет.
Не будь стройбата, проходившего по документам совецкого военного прошлого как "сапёрный батальон войсковой части шестьдесят два восемьсот девяносто один" не встретился с Колькой и не тянул лямку с названием "воинская повинность по выполнению священного долга защиты родины" Выполнение долга сводилось к расчистке территории в архангельской тайге, где ныне расположена серьёзная установка запуска в космос игрушек военного назначения, и не только в Космос и не совсем "игрушек"
Происходил Колька из семьи эмигрантов, коим удался побег в Китай от прелестей расползавшейся советской власти в памятные многим времена. Родился и вырос в китайском городе Циндао. Родившись на китайской чужбине русского языка не утерял, и, возвратившись на родину в составе семьи в сорок седьмом принялся порождать великим, могучим и правильным русским языком внушительных размеров порции "враждебных высказываний в адрес существующего строя" Выражался умно, осторожно, а случись допрос свидетеля Колькиных
– "Непонятный вариант", а непонятный переиначить и всунуть что угодно вплоть до "свержения существующего государственного строя"
Публичных объяснений увиденного на исторической родине бардака не делал, а кухонные разговоры считал глупыми. Редкое явление: вырос в чужой стране, но русский язык знал лучше многих "русских" никогда не переступавших "священных рубежей родины в ненужном и враждебном направлении".
Знал английский, но знания наполовину вражеского языка не выставлял на прослушку товарищам по службе, остерегался вопросов бдительных соотечественников:
– Откуда знаешь английский!? За бугром обучился?
– "Осторожность мать Мудрости" - на время возвращения товарища из-за кордона мода на доносы в отечестве прошла, но прибавила работы органам: если прежде бдительные совецкие люди активно принимали участие в очистки родины от враждебных элементов - совецкие люди сорок седьмого года охладели в доносах.
Проживая в Китае не знал китайского языка, а на вопросы о "великом китайском народе" ничего не давал, не считая мелочи: русские эмигранты брали в жёны китаянок, производили красивых детей с намерением убедиться насколько расизм китайцев выше расизма белых людей. Получалось, убеждались: ханьцы открыто презирали полукровок, да так рьяно, что ни одному белому расисту не снилось.
Не могу сказать, по какой причине запомнился мелкий факт из жизни русских эмигрантов в Китае, но, пожалуй, потому, что русский везде будет чужим, а Китай более расистский, чем другие азиатские земли.
Сошлись на музыке: Колька в полголоса пропел на английском кусок из марша американских солдат - в ответ воспроизвёл мелодию Лили-Марлен. Обмен музыкальными фразами выглядел паролем "свой-чужой" с взаимными пояснениями:
– Что исполнил?
– Лили Марлен, любимую песню немцев. Губные гармошки.
– Где с немцами общался?
– Оккупация познакомила с "Лили" - вот она, великая и бессмертная "рыбак рыбака...", вот она, встреча меченых! Один помечен рождением в китайском Циндао, другой оккупацией, а чей козырь старше не выяснили.
В минуты откровенности поминал недобрым словом старших родичей за неутешную русскую ностальгию и за слёзные просьбы савецкому правительству дозволения вернуться на историческую родину. Допросились: в одна тысяча девятьсот сорок седьмом году "от рж. Хр." совецкая власть оказала милость и впустила заблудшихся сынов и дочерей своих в пределы отечества. Иногда Колька поминал маразм предков нехорошими словами:
– Почему не проситься в Англию, в страну демократии? Я просился на историческую родину, рвался? Нет, меня не спрашивали, мной распоряжались предки, моя родина Китай!
Товарищ обладал удивительным даром: если видел компанию скучающих сослуживцев в курилке на свежем воздухе - мгновенно понимал, что общество давно и обо всём поговорило, обкурилось дешёвой махоркой до одури, и всё, что можно заплевать вокруг - заплевало, а до обеда ещё много времени.
В чистом таежном воздухе висела смертная скука, а архангельские комары громадные и лютые, неумолимые и непобедимые, напоминали служащим: "армейская служба тяжёлая штука!"