Прогулки с бесом
Шрифт:
Чутьё не обмануло: веселье, как и ожидал, началось с момента, когда участников "процесса" пригласили в зал судебного заседания.
Действо началось с того, что "общественного защитника", подсудимого и "жертву семейного произвол" усадили на одну скамью, и усаживание чуть-чуть развеселило: "если на одну лавку посадили - ничего страшного в финале не будет, товарищ отделается мелочью" - размера "мелочи" не представлял.
Скамья была настоящей "скамьёй подсудимых": метра четыре длины, и шириною, позволявшей крупнокалиберным задам покоиться без неудобств. Большим и указательным
"толстая, шестидесятка будет..." - перевёл толщину лавочной доски из сантиметров в миллиметры - "такая скамья выдержит любое преступление, колото-резаная рана четвёртого верхнего квадранта левой ягодицы пострадавшей такому изделию вес мухи". Седалище было окрашен масляной краской цвета "сурик".
Повторно пришла уверенность: "процесс" кончится полюбовно: а будь иначе - чего усаживать истца и ответчика рядом"?
– семейная пара не походила на "тяжущиеся стороны", скорее выглядела как пара встретившихся после долгой разлуки близких и любящих людей. Мысль "общественный защитник в моём лице лишний" - пришло позже, а тогда рассматривал публику в зале и ждал. Обзор зала не одарил видом человека в синей униформе с погонами работника прокуратуры, из тех, кто всегда и упорно требуют виновному максимальный срок наказания.
Итак: подсудимый и его "общественный спасатель" сидели на скамье перед судейским троном и ждали. Судья с умным видом что-то рассматривала в тощей папке с надписью "Дело", справа и слева от судьи, как "символы законности совецкой судебной системы" восседали народные заседатели с не запоминающимися лицами. Это были разнополые старички, верившие в справедливость советских судов. Бывали простаки в своё время.
Наступила тишина, первый судебный процесс, где предстояло кого-то защищать, начался. Как кинофильм, только свет в зале не погасили.
Сделал серьёзное лицо, понимал, что "делаю лицо" и оттого веселья добавилось. Не к месту вспомнился анекдот мастера о защитнике с Кавказа, и губы неудержимо потянуло в улыбку. Надо неприятности случиться, её не хватает! Чему улыбался? Судья - женщина за пятьдесят, профессионал-защитник, пожалуй, старше, и под ситуацию из анекдота от мастера никак не попадали. И всё же хотелось заржать не обращая внимания на "трагизм ситуации".
Но знал, что нужно делать, когда весёлая мысль тянет рот улыбкой от уха до уха, а улыбаться - нельзя! Нехорошо! Верх неприличия!
– от анекдота следовало избавиться, как и от вещи: рассказать кому-то, отдать и пусть кто улыбается, а я останусь строгим и серьёзным. Хотя бы внешне.
Какие анекдоты? Решается "судьба человека", а "защитник от коллектива" что-то шепчет на ухо соседу и улыбается!? Чему, позвольте спросить, улыбаетесь!? Что нашли весёлого в столь грустном деле, как покушение на мягкие части тела женщины с применением режуще-колящих предметов? "все дома"?
Правота мастера оказалась стопроцентной: процесс протекал скучно и предсказуемо. Фантастическая мыслишка "может, дело решат без выступления общественного защитника" появлялась с частотою в десять минут, можно было сверять часы.
Не
– голосовые связки "задубели", первые слова речи провались в небытие, а те, что вышли напоминали хрип астматика со стажем.
Что функции голосовых связок сошли на нуль - полдела, так они к тому ещё и "мандражировали".
Как и когда мандраже, названием напоминающий далёкую Францию оказался на российских просторах пусть выясняют лингвисты, а в повести оставим "волнение"
Отеческий похмельный колотун не трогает спящего борца с зелёным змием, но отравляет существование очнувшемуся.
От похмельного колотуна избавляются любой жидкостью, содержащей этиловый спирт в необходимой пропорции.
Если колотун трясёт тело перебравшего - француз Мандраже довольствуется голосовыми связками, этими "струнами души".
Чем лечится колотун известно, средства борьбы с мандраже не было, оставалось взять себя в руки и выступить с речью в защиту подсудимого.
Текст единственного мандражирования на адвокатской ниве:
– Граждане судьи!
– пустить в оборот "ваша честь" не решился: на то время "судейская честь" не имела хождения, судий поминали "гражданами". Попутно подумал, что не следует включать ораторские способности на полную мощность и выпустил :
– Мой товарищ (врал, каюсь!) глубоко, так глубоко, что глубже не бывает, в полной мере сознаёт своё недостойное поведение в быту, раскаивается и надеется на снисхождение.
Смею заверить уважаемый суд: нехороший поступок оказался глубоким потрясением подзащитному, настолько глубоким, что вчерашний бытовой дебошир сам себе дал слово впредь ни капли не принимать алкоголь! Первый и единственный поступок оказался потрясением! Свидетельство раскаяния - замена отношений с супругой, но чтобы столь кардинально измениться в сторону улучшения, стать иным человеком, должно было совершиться недостойное званию советского человека деяние!
Многое осознал подзащитный за две недели, но основное понимание таково: "так портить супругу себе дороже, надолго жены не хватит"! Трудно представить, а ещё труднее предсказать, чем может оказаться для него раненая супруга в последующей совместной жизни Какова может быть степень раскаяния столь злого и некрасивого деяния? Глубочайшая! Достаточно не особо внимательно посмотреть на моего подзащитного и вам станет ясно, что это так! Её и наблюдаем в данную минуту! Если осудите моего подзащитного на лишение свободы, то таковым решением вы разрушите ещё одну "ячейку социалистического общества".
Также прошу заострить ваше внимание на уровень культуры подзащитного. Если осудите на пребывании в колонии обычного содержания - не исключено, что таковое наказание расценит как полностью исходящим от жены. Что видим в результате?
Ничего хорошего: подзащитный будет держать в сознании упрёк в адрес супруги следующей редакции: "не простила!" - что явится причиной окончательного разрушения ещё одной "ячейки социалистического общества"! Я кончил!
– никого рядом, кто мог задать вопрос: