Прогулки с Хальсом

Тихонова Карина

— Дело вовсе не в этом! Просто… просто это пиво очень пенистое. Не нужно заказывать другое, я люблю… двойное.

Михиль переглянулся с Франсом. В глазах капитана замерцали лукавые искорки.

— Что же, в таком случае помоги вам Бог. Господин Стен, только один вопрос перед тем, как вы допьете свою кружку. Во сколько завтра отходит ваш дилижанс?

— Кажется, в десять утра, — недоумевая, ответил юноша. — А что?

Михиль пожал плечами.

— Да так, ничего особенного. Просто мы хотели бы вас проводить.

— Буду счастлив! — отозвался

Ян, зажмурился и поднес кружку к губам.

Заинтересованный Михиль замер, не сводя с него глаз. Послышались звуки крупных глотков, голова Яна медленно запрокидывалась, пока не показалось перевернутое оловянное дно кружки. Ян с треском впечатал пустую кружку в стол, вытер с подбородка густую пену и потребовал: — Еще!

— Браво! — воскликнул Михиль.

Между тем Большой Курт положил перед Франсом несколько листов картона. Поставив рядом тарелку с холодными угольями, он вытер руки о передник и спросил:

— Сойдет?

— Вполне, — отозвался Франс.

Заинтригованный Ян повернулся к своему соседу.

— Простите, господин Хальс, может, это, конечно, не мое дело…

— Называйте меня Франс, — перебил его собеседник.

Ян вопросительно взглянул на капитана. Тот кивнул:

— Не робейте, друг мой! Мы все его так называем!

— В таком случае прошу вас называть меня Яном, — решил юноша и вновь повернулся к своему новому другу: — Франс… зачем вам картон и угли?

— Иногда я делаю зарисовки для моих будущих картин, — охотно объяснил Франс.

Ян обвел глазами полупьяную публику и удивленно приподнял брови:

— Здесь?! В трактире?!

— А почему нет? — спокойно откликнулся Франс. — Перед вами жизнь такая, какая она есть, без прикрас. Господин ван Мандер, мой учитель, говорит, что настоящее искусство должно быть правдивым.

Ян не осмелился возразить, лишь неодобрительно поджал губы. Видимо, мальчику втолковали, что низко изображать жизнь такой, какая она есть. Художники-маньеристы, процветавшие в Голландии полвека назад, провозглашали, что настоящее искусство должно показывать жизнь такой, какой она должна быть. А все низменное — вроде кабацких пирушек — оставлять за гранью, отделяющей искусство от жизни.

Ян допил вторую кружку, икнул и громко заявил:

— Я хочу спеть свою любимую песню!

— Спойте, друг мой! — поддержал его капитан. — Мы будем вам подпевать!

Ян выбрался из-за стола и, пошатываясь, побрел к деревянному помосту. Михиль проводил его озабоченным взглядом и наклонился к Франсу:

— Нужно проследить, чтобы мальчик завтра сел в дилижанс.

— Я уже об этом подумал, — отозвался Франс. — Заберу-ка я его к себе домой, а утром провожу до дилижанса.

— Только не забудь, что сначала он должен забрать свои вещи из «Харлемского льва», — напомнил капитан.

— Разбужу его не позже восьми утра.

Между тем Ян взобрался на помост и обратился к публике с речью:

— Друзья! Я счастлив, что нахожусь здесь среди вас! Завтра мне придется покинуть ваш… ваш вос-хи-тительный город… ик… но я никогда не забуду

благородных людей, которые преподали мне… ик… урок… урок…

Тут он запутался и умолк, слегка пошатываясь на ослабевших ногах.

— Песню! — крикнул кто-то из зала. — Спой нам песню!

Ян повернулся на голос.

— Вы просто читаете мои мысли, — сказал он. — Я хочу спеть мою любимую песню… Обычно мы поем ее в День святого Николая, но сегодня у меня тоже праздник… ик… В общем, подпевайте мне все…

Публика радостно засвистела и затопала ногами. Ян склонился к музыкантам, о чем-то с ними пошептался. Флейтист заиграл вступление, и Франс задумчиво улыбнулся. Эту песню пели дети на улицах Харлема перед Рождеством. Он хорошо помнил слова:

Николай, святой угодник, Приезжай-ка в Харлем к нам! Здесь немало кавалеров И богатых милых дам…

Церковь сурово осуждала «языческие» праздники, вроде Нового года, но поделать ничего не могла: уж больно радостными были эти зимние деньки. Взрослые горожане с готовностью подхватывали песню вслед за детьми, а потом дарили маленьким музыкантам сласти. По улицам водили оленя с серебряными колокольчиками на широких рогах, а следом за ним в санях ехал сам святой Николай с большим заплечным мешком. В эти дни все жители города ненадолго превращались в детей — приходили к замерзшему пруду, катались на коньках, устраивали битвы со снежками, строили ледяные крепости. Трактирщики тоже не дремали: разводили огонь у края катка, чтобы можно было погреть замерзшие руки, и ставили брезентовые палатки с угощением. Новогодние праздники рождали в сердце каждого взрослого сладкую ностальгию по детству.

Вот и сейчас публика расчувствовалась. Кто-то, всхлипывая, подпирал щеку кулаком, кто-то жалостливо выводил припев следом за солистом, кто-то успел уснуть, положив голову на стол. Когда Ян закончил петь, зал разразился шумными аплодисментами.

— Клянусь, наш маленький друг умеет расположить к себе, — сказал капитан де Валь, наливая пиво себе и Франсу. — А, вот и вы, Ян! Мы только что говорили о вас! Еще пива? Позвольте, я за вами поухаживаю.

Ян упал на деревянную скамью и пролепетал неповинующимся языком:

— Господа, клянусь, вы поразили меня в самое сердце! Я вечно буду помнить ваше благородное гостеприимство! Давайте потанцуем! Музыканты!.. Плясовую!..

С этими словами он уронил голову на стол и захрапел.

— Вот и хорошо, — отозвался Михиль, отхлебывая пиво. — Пусть немного поспит. Одного не могу понять: как папаша-пивовар отпустил этого ребенка одного в такую даль?

Франс хотел ответить, но не успел. Дверь трактира распахнулась, и на пороге появились новые посетители. При виде одного из них — немолодого краснощекого толстяка в богатом кафтане — капитан прищурился.