Проходящий сквозь стены. Рассказы
Шрифт:
Приунывший Люсьен был уже близок к отчаянию. Все же он взял себя в руки и как можно более кротко произнес:
— Да, папа. Я понимаю. Но мне надо переписывать задание.
— Переписывай, — бросил месье Жакотен тоном, в котором сквозило презрение к низменным нетворческим занятиям.
Спустя неделю учитель раздавал проверенное домашнее задание.
— В целом я не слишком доволен, — начал он. — За исключением Берюшара, которому я поставил тринадцать, и еще пяти или шести учеников, чьи работы показались мне сносными, остальные просто не поняли задания.
Он объяснил, что надо было сделать, затем из стопки тетрадей, пестревших красными чернилами, выбрал три и принялся комментировать
— Читая вашу работу, Жакотен, я удивился стилю письма, которым вы меня раньше не потчевали и который показался мне столь неуместным, что я без колебаний влепил вам тройку. Мне случалось ругать вас за сухость, но должен сказать, что теперь вы впали в другую крайность. Вы заполнили словами шесть страниц, ничего при этом не написав по теме. Но конечно, самое неудобоваримое — ваш напыщенный стиль.
Учитель еще долго говорил о работе Люсьена, дабы показать другим школьникам, как не надо писать. Он даже прочитал несколько мест, на его взгляд особенно показательных. Ученики ухмылялись, хихикали и даже смеялись. Люсьен побледнел. Страдало не только его самолюбие — пошатнулась святая вера в отцовский авторитет.
И в то же время он злился на отца за то, что тот выставил его идиотом перед одноклассниками. Люсьен был посредственным учеником, но никогда еще не становился всеобщим посмешищем, если чего-то не знал или не умел. Шла ли речь о задании по французскому, по латыни или по алгебре, Люсьен, несмотря на промахи, сохранял чувство собственного достоинства и даже ощущение того, что он, так сказать, соответствует. Вечером, покрасневшими глазами читая сочинение отца и переписывая его в чистовик, Жакотен представлял реакцию учителя и нисколько не заблуждался. На другой день, уже на свежую голову, мальчик даже засомневался, стоит ли сдавать работу, он чувствовал, что в сочинении отца звучит фальшь и что класс к такому стилю не привык. Однако в последний момент неискоренимая вера в безупречность родителя взяла верх.
В полдень, вернувшись из школы, Люсьен злился на себя за то, что поддался слепому преклонению перед отцовским авторитетом. Зачем отец вообще вмешался? Ему бы на своей шкуре испытать такое унижение — три балла из двадцати! Публичное осмеяние поубавило бы в нем апломба. Да еще Берюшар опять получил самую лучшую отметку. Отец бы этого не перенес. Это бы его многому научило.
За столом месье Жакотен вел себя миролюбиво и даже жизнерадостно. Его глаза неестественно блестели, голос звучал необычно весело. Люсьен ждал, но, желая выдержать характер, отец не сразу задал томивший его вопрос. Как всегда, за ужином царила напряженная атмосфера. Воодушевление Жакотена только смущало семью. Напрасно супруга и дочери старались подхватить восторженную интонацию хозяина. Тетушка Жюли сидела угрюмая, ее изумленное и негодующее лицо ясно говорило, насколько им всем претит ликование главы семейства. Месье Жакотен быстро это уловил и помрачнел.
— Кстати, — резко спросил он, — а что там с пословицей?
В его голосе звучало не столько нетерпение, сколько тревога. Люсьен почувствовал, что теперь может победить отца. Он смотрел на родителя с ощущением свободы, которое позволяло видеть его насквозь. Он понимал, что долгие годы бедняга жил с сознанием собственной безупречности и только сочинение впервые поставило эту безупречность под вопрос. Домашний тиран рискнул не только уважением родных, но и самоуважением. Сейчас все рухнет. В кухне, за столом, при тетушке Жюли, жаждущей реванша, Люсьен с мучительной ясностью представил себе драму, которую могло спровоцировать одно-единственное слово. Мальчик испугался слабости отца, и сердце его
— В облаках витаешь? Я спросил у тебя, проверил ли учитель мое сочинение? — сказал месье Жакотен.
— Твое сочинение? Да, проверил.
— И какую оценку поставил?
— Тринадцать.
— Неплохо. А Берюшару?
— Тринадцать.
— А какой лучший результат?
— Тринадцать.
Лицо Жакотена просияло. Он повернул голову и окинул тетушку Жюли долгим взглядом, словно тринадцать ему поставили в пику ей. Люсьен, усмехаясь про себя, опустил глаза.
Месье Жакотен коснулся его плеча и добродушно произнес:
— Вот видишь, сынок. Принимаясь за работу, главное хорошенько поразмыслить. Вникнуть в проблему — это уже три четверти дела. Хочу внушить тебе это раз и навсегда. И я своего добьюсь. А времени мне не жалко. Отныне и впредь все задания по французскому будем делать вместе.
Судебный пристав
Жил-был в одном французском городке судебный пристав, звали его Маликорн; он так рьяно исполнял свои непростые служебные обязанности, что без колебаний распродал бы за долги даже собственную мебель, да вот беда, закон запрещает судебным приставам преследовать самих себя. Однажды ночью Маликорн мирно почивал рядом с супругой и вдруг умер во сне и немедленно предстал перед судом первой инстанции, то бишь перед апостолом Петром. Хранитель райских врат, Божий ключник, встретил его весьма прохладно.
— Знаю, вы Маликорн, судебный пристав. Ни одного судебного пристава в раю нет.
— Ничего страшного, — ответил пристав. — Я не особенно дорожу обществом коллег.
Тут ангелы притащили громадный чан, до краев наполненный мутной жидкостью, и апостол Петр отвлекся, но потом обратился к новоприбывшему с насмешливой улыбкой:
— Похоже, мой мальчик, у вас немало иллюзий.
— Уповаю на милосердие Божие, вот и все. Моя совесть чиста. Само собой, я грешник беззаконный, сосуд скудельный, тварь нечистая. Однако я ни разу никого не обсчитал, исправно ходил в церковь и был добросовестным, безукоризненным работником.
— Неужели? — скривился апостол Петр. — Взгляните-ка на этот чан, что доставили на небеса, как только вы испустили дух. Как вы думаете, что там?
— Не имею ни малейшего представления.
— Так знайте, здесь слезы вдов и сирот, и это именно вы привели их в отчаяние.
Пристав внимательно оглядел чан с горьким содержимым, однако ничуть не смутился.
— Вполне возможно. Когда вдовы и сироты не выплачивают долг, приходится описывать их имущество. Сами понимаете, стоит плач и скрежет зубовный. А что чан переполнен, так это же естественно. Благодарение Господу, я без работы не сидел, трудился всю жизнь не покладая рук.
Несокрушимая самоуверенность и добродушный цинизм пристава возмутили апостола Петра до глубины души; он обернулся к ангелам и крикнул:
— В ад его, сейчас же! Пусть разведут огонь поярче и хорошенько поджарят пристава, а чтобы ожоги не заживали, велите дважды в день в течение вечности поливать их слезами вдов и сирот.
Ангелы бросились к Маликорну. Но тот остановил их решительно и спокойно:
— Минуточку. Считаю решение несправедливым, подаю апелляцию Господу Богу.
Судопроизводство свято. Взбешенный апостол Петр поневоле остановил ангелов, и те не привели вынесенный им приговор в исполнение. Господь не замедлил явиться в славе на облаке при громовых раскатах. Но похоже, и Он не благоволил к приставам. Грозно приступил Он к допросу, а Маликорн разумно Ему ответил: