Происхождение всех вещей
Шрифт:
Но если кто-то думал, что Пруденс явится в «Белые акры» запуганной и взволнованной, его ждало разочарование. Пруденс вошла в кабинет Генри, подобно Жанне д’Арк, и встала перед отцом с неустрашимым видом. Альма попыталась любезно поприветствовать сестру, но Пруденс любезности не интересовали. Не интересовали они и Генри. Он немедля приступил к разговору.
— Смотри, что ты наделала! — взорвался он. — Навлекла позор на всю семью, а теперь приводишь толпу линчевателей на порог отцовского дома! И этим ты меня отблагодарила за все, что я тебе дал?
— Я не вижу никакой толпы линчевателей, — ровным тоном отвечала Пруденс.
— Что ж, скоро, может, и увидишь! — Генри
— Я горжусь тем, что мои слова напечатали, — промолвила Пруденс. — И с гордостью повторила бы их перед каждым газетчиком на земле.
Ответ Пруденс не улучшил ситуацию.
— Являешься сюда одетой в тряпье, — все более разгневанным голосом продолжал Генри, — без пенни в кармане, несмотря на мою щедрость. Приходишь из нищего ада, в котором тебя держит твой муж, чтобы показушно прибедняться перед нами и чтобы все мы чувствовали себя рядом с тобою скверными людьми. Лезешь туда, куда тебе лезть не следует, и мутишь воду в деле, способном расколоть этот город и уничтожить мои торговые интересы в нем! И все, между прочим, без причины! Ведь в содружестве Пенсильвания нет рабства, Пруденс! Так зачем ты упорно гнешь свою линию? Пусть южане сами разбираются со своими грехами.
— Сожалею, что ты не разделяешь мои убеждения, отец. — Пруденс была спокойна.
— Да я дырки от бублика не дам за твои убеждения. Но клянусь, если с моими складами что-нибудь случится…
— Ты влиятельный человек, — прервала его Пруденс. — Твой голос пошел бы на пользу нашему делу, а деньги принесли бы много блага этому порочному миру. Взываю к свидетелю, бьющемуся в твоей груди…
— Да будь он проклят, свидетель в моей груди! Ты только усложняешь жизнь всем добропорядочным торговцам в этом городе!
— И что прикажешь делать, отец?
— Придержать язык и заняться наконец своей семьей — вот что.
— Все страждущие — моя семья.
— О, ради всего святого, прибереги свои проповеди для кого-нибудь еще — они тебе никто. Люди в этой комнате — вот кто твоя семья.
— Не больше других, — возразила Пруденс.
Тут Генри замолк. Эти слова как будто заставили его не дышать. Даже Альму они сразили. От этих слов у нее вдруг защипало глаза, словно ей только что влепили сильную затрещину по переносице.
— Ты не считаешь нас своей семьей? — проговорил Генри, когда к нему вернулось самообладание. — Что ж, хорошо. Я освобождаю тебя от необходимости быть ее частью.
— О, отец, не надо… — в неподдельном ужасе взмолилась Альма.
Но Пруденс оборвала сестру и дала такой ясный и спокойный ответ, что можно было подумать, она репетировала его годами. Может, так оно и было.
— Как угодно, — отвечала она. — Но знай, что этим ты отрекаешься от дочери, которая всегда была тебе верна и которая имеет право рассчитывать на нежность и сочувствие единственного человека, кого на своей памяти звала отцом. Это не только жестоко, но и, по моему мнению, заставит тебя мучиться угрызениями совести. Я буду молиться за тебя, Генри Уиттакер. И во время своих молитв спрошу у Владыки Небесного, что же произошло с совестью моего отца — или у него ее в помине не было?
Генри вскочил и в ярости треснул кулаками по столу.
— Маленькая идиотка! — проревел он. — Конечно же
Это было десять лет назад, и с тех пор Генри Уиттакер свою дочь Пруденс не видел, да и Пруденс не предпринимала попыток увидеться с Генри. Альма и сама с той поры виделась с сестрой всего несколько раз, заезжая домой к Диксонам, чтобы изредка продемонстрировать напускную беззаботность и вымученную благосклонность. Она могла притвориться, что все равно проезжала мимо их квартала и зашла, лишь чтобы занести небольшие подарки для племянников и племянниц или доставить корзину с деликатесами во время рождественских праздников. Альма, разумеется, знала, что ее сестра отдаст эти подарки и провизию более нуждающимся семьям, но все равно совершала эти жесты. В начале семейной вражды Альма даже пыталась дать сестре денег, но Пруденс — стоило ли удивляться? — отказалась.
Эти визиты никогда не были сердечными, и Альма всегда чувствовала облегчение, когда они подходили к концу. При виде Пруденс ей каждый раз было стыдно. Как ни раздражали ее чопорность и моральные принципы сестры, Альма не могла отделаться от ощущения, что в последнюю встречу с Пруденс ее отец поступил непорядочно, точнее, что они с Генри оба поступили непорядочно. Тот случай выставил их не в лучшем свете: Пруденс твердо встала на сторону добра и справедливости, в то время как Генри всего лишь защищал свою собственность, и он отрекся от приемной дочери. Что до Альмы… Альма довольно решительно приняла сторону Генри Уиттакера, или, по крайней мере, так казалось, ведь она не высказалась в защиту сестры более явно, а после ухода Пруденс осталась в «Белых акрах».
Генри не был щедрым человеком, а возможно, не был и добрым, но он был важным для Альмы человеком и нуждался в ней. Он не смог бы прожить без нее. Никто другой не управился бы с его делами, а деятельность его была обширна и значительна.
Кроме того, идеи аболиционизма не слишком много значили для Альмы. Она всегда презирала рабство, что вполне естественно, однако у нее было так много других забот, что эта проблема грызла ее совесть отнюдь не ежедневно. Ведь Альма жила по времени мхов и попросту не смогла бы сосредоточиться на работе и ухаживать за отцом, одновременно подстраиваясь под изменчивые превратности повседневных человеческих драм. Спору нет, рабство было издревле существовавшей несправедливостью. Однако в мире было так много издревле существовавших несправедливостей: бедность, к примеру, тирания, грабеж и убийства. Совершенно невозможно было браться за исправление всех известных несправедливостей и в то же время писать авторитетные труды об американских мхах, а также управлять сложными механизмами крупного семейного предприятия.
Разве это не так?
И зачем Пруденс так старательно пытается выставить всех вокруг малодушными свиньями в сравнении со своими великими жертвами?
«Благодарю тебя за твою доброту», — неизменно говорила Пруденс, когда Альма наведывалась к ней с подарками или продуктами. Однако ее словам всегда недоставало искренности и теплоты. Пруденс всегда была удивительно щепетильной, вежливой и учтивой, но в ней не было сердечности. От ее слов Альме почему-то становилось только хуже. Побывав в убогом доме Пруденс и возвращаясь домой, к роскоши «Белых акров», Альма каждый раз чувствовала себя раскритикованной и подвергшейся строжайшему допросу, словно только что предстала перед суровым судьей и была признана виновной. Поэтому стоит ли удивляться тому, что с годами Альма стала навещать Пруденс все реже и реже и со временем сестры стали совсем чужими.