Происхождение всех вещей
Шрифт:
— Так почему вы наконец вернулись?
— Из-за одиночества.
Он был поразительно искреннен. Альму это восхищало. Она бы в жизни никому не призналась в такой слабости, как одиночество.
— Еще, — добавил он, — я слишком сильно захворал и не смог больше жить в столь суровых условиях. Меня мучили повторяющиеся приступы лихорадки. Хотя должен сказать, это было не совсем неприятно. В бреду мне являлись потрясающие видения, а еще я слышал голоса. Иногда возникало желание следовать за ними.
— За видениями или голосами?
— За теми и за другими. Но я не мог так поступить со своей матушкой. Слишком много страданий выпало бы на ее душу, если бы ее сын
— Ваши родные, должно быть, все эти годы по вам скучали.
— Ох, бедные мои родные. Я стал таким разочарованием для них, мисс Уиттакер. Они такие респектабельные люди, а я в жизни выбирал столь странные пути. Мне жаль их всех, и особенно матушку. Она полагает — и пожалуй, недаром, — что я слишком уж бессовестно пренебрег всеми предоставленными мне возможностями. Видите ли, я бросил Гарвард, проучившись всего два года. Меня называли перспективным студентом, что бы это слово ни значило, но ученичество было не для меня. У меня какая-то особенность нервной системы, из-за которой я попросту не мог высидеть в лекционной аудитории. Кроме того, я никогда не жаловал веселой обстановки клубов по интересам и сборищ молодых людей. Возможно, вы не знаете, мисс Уиттакер, но вся жизнь в университете крутится вокруг клубов по интересам и сборищ молодых людей. А мне, выражаясь словами моей матушки, всегда хотелось лишь сидеть в углу и рисовать цветочки.
— И слава богу! — сказала Альма.
— Возможно. Не думаю, впрочем, что мама с вами бы согласилась, а отец и вовсе лег в могилу, разгневанный моим выбором карьеры, если можно назвать это занятие карьерой. К счастью для моей многострадальной матушки, мой младший брат, Джейкоб, затмил мои промахи и стал образцом послушного сына. Он пошел в университет по моим стопам, но, в отличие от меня, выдержал весь положенный срок. Отважно грыз гранит науки, получил всевозможные почести и лавры — хоть я порой и опасался, как бы он не повредился умом от таких стараний, — и теперь проповедует с той же кафедры во Фрамингеме, с которой вещали своим прихожанам мой отец и дед. Мой брат — достойный человек, и он достиг процветания. Он гордость семьи Пайк. Весь город его обожает. Я питаю к нему самые нежные чувства. Но не завидую тому, как он живет.
— Значит, вы родом из семьи священников?
— Верно, и тоже должен был им стать.
— И что же случилось? — осмелев, спросила Альма. — Разочаровались в Боге?
— Нет, — отвечал Амброуз. — Как раз наоборот. Я слишком приблизился к нему.
Альма хотела было спросить, что он хотел сказать этим любопытным утверждением, однако решила, что уже перешла допустимую грань своими расспросами, а Амброуз объяснять не стал. Они долго отдыхали в тишине, слушая пение дрозда. Через некоторое время Альма заметила, что Амброуз как будто заснул. Как быстро это случилось! Только сейчас они говорили, и вот он уже спит! Должно быть, он сильно устал после долгого путешествия в карете, а она еще донимает его расспросами и докучает ему своими теориями о бриофитах и трансмутации.
Она тихо встала и направилась к другому участку поля валунов, чтобы заняться работой и проверить свои колонии мха. Она чувствовала себя удовлетворенной. Какой милый человек этот мистер Пайк. Интересно, надолго ли он задержится в «Белых акрах»? Может, ей удастся уговорить его остаться на все лето. Что это будет за удовольствие — иметь поблизости столь дружелюбное и любознательное существо! У нее словно появится младший
Прошло, верно, около получаса, когда Альма заметила, как мистер Пайк пошевелился в траве. Она подошла к нему и улыбнулась:
— Вы уснули.
— Я тут ни при чем, — возразил он. — Сон меня сморил.
Все еще лежа на траве, он потянулся, как кошка или ребенок. Его, кажется, ничуть не смущало, что он задремал в присутствии Альмы, поэтому и ей не было неловко.
— Вы, верно, устали, мистер Пайк.
— Я чувствую себя усталым уже много лет. — Амброуз сел, зевнул и надел шляпу. — Однако что вы за великодушный человек, что позволили мне отдохнуть. Благодарю вас.
— Что ж, вы тоже были довольно великодушны, слушая мой рассказ о мхах целых два часа.
— Мне было приятно. И я надеюсь услышать еще. Засыпая, я как раз думал о том, какая завидная у вас жизнь, мисс Уиттакер. Представить только, что у кого-то есть возможность проводить все свои дни в изучении предмета столь детального и тонкого, как эти мхи, и в то же время жить в окружении любящей семьи и в комфорте.
— А я-то думала, моя жизнь покажется скучной человеку, прожившему восемнадцать лет в джунглях Центральной Америки.
— Ничуть. Я как раз мечтал о том, чтобы моя жизнь была чуть скучнее той, что мне приходилось вести до этого.
— Мечтайте осторожнее, мистер Пайк. Скучная жизнь не так интересна, как вам кажется!
Амброуз рассмеялся. Альма села ближе, прямо на траву, подоткнув под себя юбки.
— Хочу признаться вам кое в чем, мистер Пайк, — промолвила она. — Порой я боюсь, что мое изучение этих колоний не имеет никакой практической пользы или научной ценности. Мне иногда жаль, что я не могу предложить этому миру что-то более сияющее, более великолепное… что-то вроде ваших иллюстраций орхидей. Бесспорно, я прилежна и дисциплинированна, но не обладаю ярко выраженным талантом.
— То есть вы трудолюбивы, но не оригинальны?
— Да! — кивнула Альма. — Именно так! Точно.
— Чепуха! — ответил он. — Я не верю. И не понимаю, зачем вы сами пытаетесь убедить себя в подобной глупости.
— Вы очень добры, мистер Пайк. Благодаря вам немолодая леди вроде меня сегодня почувствовала себя в центре внимания. Но правду моей жизни не скрыть от себя самой. Моя работа в этих полях не волнует никого, кроме коров и ворон, что смотрят на меня целыми днями.
— Никто не разбирается в талантах лучше коров и ворон, мисс Уиттакер. Поверьте мне на слово, ведь уже много лет я рисую исключительно им на забаву.
В тот вечер в «Белые акры» из центра Филадельфии приехал Джордж Хоукс, чтобы составить всем компанию за ужином. Ему предстояло впервые встретиться с Амброузом лично, и он страшно волновался — настолько, насколько вообще мог волноваться такой серьезный и немолодой человек, как Джордж Хоукс.
— Для меня большая честь познакомиться с вами, сэр, — с улыбкой проговорил Джордж. — Ваша работа доставила мне несомненное удовольствие.
Искренность Джорджа тронула Альму. Она знала о том, что не мог рассказать ее друг Амброузу, — что весь прошлый год в доме Хоуксов был полон глубоких страданий и что орхидеи Амброуза Пайка высвободили Джорджа из капкана безысходности, хоть и ненадолго.