Происхождение всех вещей

Гилберт Элизабет

— Искренне благодарен за ваши воодушевляющие слова, — отвечал Амброуз. — Увы, благодарность — единственная компенсация, которую я могу вам сейчас предложить, зато она исходит от чистого сердца.

Что до Генри Уиттакера, в тот вечер он пребывал в скверном настроении. Альма чувствовала это за десять шагов и всеми силами желала, чтобы отец не спускался к ужину. Она забыла предупредить Амброуза Пайка об отцовской резкости и жалела об этом. Теперь несчастного мистера Пайка безо всякой подготовки бросят на растерзание волку, а волк этот был явно

голоден и недоволен. Она также пожалела, что ни ей, ни Джорджу Хоуксу не пришло в голову принести с собой хотя бы одну из иллюстраций Амброуза, чтобы показать отцу, и Генри не имел представления о том, кто такой Амброуз Пайк, зная лишь, что перед ним охотник за орхидеями и художник, а ни первая категория людей, ни вторая не была у него в большом почете.

Ввиду всего вышеперечисленного неудивительно, что поначалу ужин не задался.

— Так что это за тип, напомни. — Генри посмотрел прямо в глаза новому гостю.

— Мистер Амброуз Пайк, — отвечала Альма. — Как я тебе уже говорила, он натуралист и художник, о котором недавно услышал Джордж. Он делает самые удивительные иллюстрации орхидей, которые мне когда-либо доводилось видеть, отец.

— Вы рисуете орхидеи? — обратился Генри к Амброузу таким тоном, будто спрашивал: «Вы грабите вдов?»

— Пытаюсь, сэр.

— Все пытаются рисовать орхидеи, — отвечал Генри. — В этом нет ничего нового.

— Верно подмечено, сэр.

— Так что особенного в твоих орхидеях?

Амброуз задумался.

— Не знаю, — честно ответил он. — Не знаю, есть ли в них что-то особенное, сэр, разве что то, что я занимаюсь только этим. Вот уже почти двадцать лет это все, что я делаю.

— Абсурдная работа, скажу я тебе.

— Не согласен, мистер Уиттакер, — ничтоже сумняшеся проговорил Амброуз. — Но лишь потому, что я не стал бы называть это работой.

— Как же ты зарабатываешь на жизнь?

— И снова справедливый вопрос, — заметил Амброуз. — Но, как вы верно заметили по моей манере одеваться, сомнительно, что я вообще что-то зарабатываю.

— Это не то, чем бы я стал гордиться во всеуслышание, юноша.

— Поверьте, сэр, я не горжусь.

Генри пристально взглянул на него, заметив и поношенный коричневый вельветовый костюм, и неподстриженную бороду.

— Так что случилось? — спросил он. — Почему ты так беден? Неужто промотал состояние, как последний дурень?

— Отец… — попыталась вмешаться Альма, но Амброуз, кажется, был ничуть не смущен.

— Нет, как ни печально, — отвечал Амброуз. — В моей семье никогда не было состояния, которое можно было бы промотать.

— Так чем же тогда занимается твой отец?

— В настоящее время обитает за пределами этого мира. Но до того был священнослужителем в городе Фрамингем, штат Массачусетс.

— А что же сам тогда не стал священником?

— Моя матушка задает себе тот же вопрос, мистер Уиттакер. Боюсь, для того, чтобы стать хорошим священником, у меня слишком много сомнений и идей насчет Господа.

— Господа? — Генри нахмурился. —

А какое Господь имеет отношение к тому, чтобы быть хорошим священником? Это работа, как и любая другая, молодой человек. Подстраиваешься под свои задачи и держишь свое мнение при себе. Вот как поступают хорошие священники, а если нет, им следовало бы так и сделать!

Амброуз рассмеялся:

— Вот бы кто сказал мне об этом двадцать лет назад, сэр!

— Если здоровый и неглупый юноша в этой стране не достиг процветания, этому нет оправданий. Даже сын священника должен был найти себе какое-нибудь полезное дело.

— Многие с вами бы согласились, — заверил его Амброуз, — в том числе мой покойный отец. Тем не менее я уже много лет веду жизнь, неподобающую своему статусу.

— А я, сколько себя помню, веду жизнь, превосходящую мой статус! Я приехал в Америку, будучи молодым парнем примерно твоего возраста. И деньги тут валялись прямо под ногами — по всей стране. Мне нужно было лишь подбирать их концом своей трости. Чем же ты оправдаешь свою бедность?

Амброуз взглянул Генри прямо в глаза без тени злобы:

— Видимо, у меня нет такой хорошей трости.

Альма ахнула и вперилась в тарелку. Джордж Хоукс сделал то же самое. Но Генри, кажется, ничего не слышал. Порой Альма благодарила небеса за прогрессирующую тугоухость отца. Тот уже перевел внимание на дворецкого.

— Знаешь что, Бекер, — заявил он, — если мне еще хоть раз на этой неделе придется есть баранину, я прикажу кого-нибудь пристрелить.

— На самом деле он не стреляет в людей, — шепотом заверила Альма Амброуза.

— Это я уже понял, — прошептал Амброуз, — иначе я был бы уже мертв.

Остаток ужина Джордж, Альма и Амброуз приятно беседовали — в основном друг с другом, — а Генри ворчал, кашлял и жаловался на то или другое блюдо, а пару раз даже задремал, уронив подбородок на грудь. Ему, как-никак, было уже восемьдесят восемь лет. К счастью, Амброуза ничто из этого, кажется, не волновало, а поскольку Джордж Хоукс уже привык к такому поведению, даже Альме в конце концов удалось немного расслабиться.

— Прошу простить моего отца, — тихим голосом обратилась Альма к Амброузу, когда Генри в очередной раз заснул. — Джорджу хорошо известны его настроения, но эти взрывы могут испугать тех, кто никогда не имел дела с Генри Уиттакером.

— Он настоящий медведь за обеденным столом, — отвечал Амброуз тоном, в котором было больше восторга, чем ужаса.

— Это верно, — кивнула Альма. — К счастью, подобно медведю, он иногда дает нам передышку и впадает в спячку!

Это замечание вызвало улыбку даже у Джорджа Хоукса, но Амброуз по-прежнему смотрел на спящую фигуру Генри Уиттакера и о чем-то раздумывал.

— Мой собственный отец был так суров, знаете ли, — проговорил он. — Я всегда больше всего боялся его молчания. Полагаю, хорошо иметь отца, который говорит и поступает с такой непосредственностью. Вы всегда знаете, что он о вас думает.