Происшествие
Шрифт:
До полуночи, а то и до утра пили лучшие сорта мастики [9] , с аппетитом поедали жареные мидии, морских окуней, жаркое, пирожки и салаты, приготовленные и поданные самим Пандели [10] .
В те далекие времена славилась своей красотой Элени, которую прозвали Чичи… Отчаянная, острая на язык Элени знала себе цену. Она-то и стала подружкой Джемшира. Или, вернее, сделала его своим «приятелем». Чичи славилась, кроме красоты, бесстыдством и бесстрашием, умением потрошить карманы беев и пашей [11] и с форсом проматывать деньги. На глазах у восхищенных
9
Мастика — виноградная водка особого приготовления.
10
Пандели — владелец одного из фешенебельных ресторанов в Стамбуле.
11
Бей — форма обращения к состоятельному человеку.
Паша — высший гражданский и военный титул (генерал) в Османской империи.
В один из таких вечеров Чичи со слезами на прекрасных глазах бросилась к Джемширу.
— Джемшир, убей меня, Джемшир! Но его, — она показала на Решида, — не приводи его больше с собой, Джемшир, не приводи! Прошу тебя!
Красавец Джемшир, молодец Джемшир, вспыхнул, как спирт от неосторожно поднесенной спички, оттолкнул от себя Чичи и стал быстро одеваться.
Она поняла, что он уходит. Уходит, чтобы больше никогда не вернуться, не видеть ее!
Чичи упала на пол. Она ползала у Джемшира в ногах, умоляя его остаться.
С того вечера она слова худого не сказала против Решида и невольно прониклась к нему новым для нее чувством: уважением.
Чичи кончила в тюрьме: приревновав к Джемширу хозяйку заведения, она проломила ей голову пивной бутылкой толстого стекла. Прошло время, и о ней забыли.
Джемшир не горевал. После Чичи была Эфтахи, после Эфтахи будет Марика, а если она окажется ему не по душе, можно будет поволочиться за Бенли Нигяр или дочерью паши — Сельмой. Так считал Джемшир. Но чаще всего он проводил время с красавицами затворницами, чужими женами из богатых районов Стамбула — Шишли, Нишанташи, Бююкада и Кадыкёя. Ему не приходилось зарабатывать себе на хлеб, он всегда был сыт, пьян и весел, будто для этого и родился. Ему не приходилось задумываться о завтрашнем дне: женщины сами искали с ним знакомства и случая одарить красавца Джемшира. Они с Решидом просто выходили на шикарную улицу и шли мимо богатых особняков. Заметив в окне бельэтажа женскую головку, Джемшир на мгновение останавливался, бросал оценивающий взгляд на лицо незнакомки и продолжал свой путь. Об остальном заботился Решид. Если хозяйка особняка удовлетворяла одному ему ведомым требованиям, Решид устраивал свидания; нет — его можно было озолотить, но тщетно…
Джемшир кончил намазывать усы и протянул зеркало, баночку с фиксатуаром и пинцет хозяину.
Решид, знавший друга как свои пять пальцев, заметил, что того опять что-то гнетет:
— Что с тобой? — спросил он по-курдски.
— Ничего, — тоскливо ответил Джемшир, — так просто, задумался…
— О чем же?
Джемшир молчал. Впрочем, Решид и не нуждался в ответе. Джемшир сдает, сильно сдал за последнее время, и отсюда эта тоска. Лет тридцать пять — сорок назад Джемшир был крепыш. Теперь не то. Теперь он выглядел уставшим. Он подолгу разглядывал в зеркале свое отражение и, замечая, что от былой красоты не остается и следа,
— Погубили нас женщины, Решид, погубили!
Но и сейчас у Джемшира было четыре жены и многочисленное — около двадцати душ — потомство от них. Старшая жена была курдка, помоложе — албанка, третья по возрасту — арабка, а самая молодая — из Боснии.
Жены ссорились из-за Джемшира и готовы были из-за него вцепиться друг другу в волосы. А между тем все четверо были в свое время красавицами и не знали отбоя от поклонников. И каких поклонников — готовых ради них отвергнуть, растоптать любовь своих возлюбленных, своих жен, матерей, отцов и даже своих детей.
И жены приходили к Джемширу, беременели, рожали детей, которые зачастую умирали. Джемшира это не волновало.
— Подумаешь, — говорил он, — кому положено — живет, кому не положено — умирает, ведь я не бог!
Джемшир, такой равнодушный к своим женам и детям, был для них чем-то вроде идола, упитанного быка в хозяйстве. И не только для них — для всего квартала.
Заложив за спину руки, похрустывая пальцами, унизанными золотыми, сверкающими разноцветными камнями перстнями, Джемшир шел по кварталу, и в окнах мелькали тени, и из окон неслось:
— Жеребец идет!
— Где?
— Да вон, погляди!
— А шея, шея-то какая!
— Ах, чтоб тебя…
Какая-нибудь старуха набрасывалась на зубоскалок, усовещивала их.
— Как только у вас язык поворачивается говорить такое, доченьки! Хороши, нечего сказать…
Но ей отвечали взрывом смеха.
Если Джемшир слышал все это, он останавливался, поворачивал голову на воловьей шее и хмуро смотрел на женщин. Он не произносил ни слова. Тяжело ступая, он направлялся к одной из своих жен, Сельви, в маленькую полутемную лачугу, прилепившуюся позади хлопкоочистительной фабрики. Он переступал порог, и в нос ударял затхлый запах, насыщенный тяжелыми испарениями нечистот, дыма, пригоревшей пищи, прогоркшего оливкового масла. Джемшир садился в угол, доставал из кармана янтарные четки и перебирал крупные желтые бусины.
Женщине эти минуты доставляли огромную радость и наслаждение. Она забывала о своей худобе — следствии постоянных приступов лихорадки, — забывала о больных глазах, вечно гноящихся от бессонных ночей и хлопковой пыли фабричного воздуха. Счастливая, она то и дело выбегала из лачуги, чтобы привлечь внимание соседей и показать им, какой красавец мужчина у нее в гостях. Ее муж!
А Джемшир, развалившись буйволом, лениво пережевывающим жвачку, устремлял взгляд в одну точку и ждал.
Он ждал денег. Денег, которые зарабатывали тяжелым двенадцатичасовым трудом в течение всей недели его дети, имен которых он даже не знал, да и не испытывал желания знать.
И жена работала на него. В черных шароварах она металась по комнатушке, приготовляя ему еду. За спиной у нее раскачивались две длинные косы, и он тупо смотрел, как их кончики двигались ниже пояса в такт ее шагам. И если дети еще не пришли с фабрики и не принесли в конверте получку, Джемшир ждал ужина. Вернее, детей с деньгами… Он был по горло сыт мучной похлебкой и пшеничной кашей, приготовленной на двух ложках курдючного сала, и супом из пшеничной сечки.
Наконец, приходили дети. Вручив отцу деньги, они боязливо отбегали в сторону и смотрели на него из угла. Джемшир высыпал монеты из голубых конвертов, долго и терпеливо пересчитывал их, отдавал часть жене и, высыпав остальные в карман своих широченных шаровар, уходил.
Больше его ничто здесь не удерживало.
Жена и дети шли некоторое время за ним по пятам: они провожали его. Даже это доставляло женщине огромное удовольствие. Ведь к ней пришел муж. Мужчина, на которого заглядывались многие, пришел к ней, пришел наперекор всем — друзьям и врагам!
Вернувшись к себе, женщина казалась от счастья помолодевшей лет на десять. Сияющая, она останавливалась посреди двора и, обращаясь к детям, говорила:
— Вы слышали, что вам сказал отец? И я не буду вмешиваться, клянусь аллахом, он переломает вам кости!