Происшествие
Шрифт:
— Да, мы жили и росли совсем в другое время, — вздохнул Джемшир и, обменявшись понимающим взглядом с Решидом, повернулся к Мамо: — Мы и знать не знали, что такое работа. К кому-то наниматься работать… А жили не хуже других. — Он кивнул на Решида: — Да вот, спроси у него. Триполитанский кушак, синие шаровары из английского сукна, на ногах йемени… Правду я говорю, Решид?
— Клянусь великим аллахом, правда, — тотчас подтвердил Решид.
— А на поясе, помнишь? Сто золотых монет, каждая по лире. Здоров я был — как бык, не то что сейчас… Эх, куда ушло то времечко, когда я был таким, как наш Хамза!.. Да что говорить, жизнь и в самом деле сон.
Джемшир вспомнил слова песни: «Мир — это окно, человек взглянул в него — и ушел…» Постучал вилкой но тарелке.
Прибежал толстобрюхий хозяин — Гиритли.
— Что прикажешь, Джемшир-ага?
— Я чего-то опять размечтался, друг. Поставь-ка мою любимую пластинку…
Обнажив в улыбке золотые зубы, хозяин побежал к радиоле и поставил пластинку.
Джемшир облокотился на стол и, подперев руками голову, закрыл глаза. Он блаженствовал. Он парил в пустоте. Темная ночь, благоухающая анисом, сверкающая ослепительными огнями, переливающимися в тонких стаканах и хрустальных бокалах…
«Мир — это окно, человек взглянул в него — и ушел…»
Перед глазами безостановочным потоком текла вся его жизнь. Последнее напутствие отца; долгая дорога; горы, которые они переваливали верхом на лошадях; сверкающие вершины; закаты солнца; ночное небо, загорающееся тысячами звезд; волнующиеся, словно разбушевавшееся море, леса; горные речки и ключи с ледяной водой и, наконец, Стамбул! Стамбул, с синим морем, пароходами, трамваями, — многоголосый, многолюдный Стамбул. Тахтакале, Галата, Адалар, Кадыкёй, Нишанташи, виллы, жилые кварталы, и снова виллы и дома…
А потом — Чукурова [12] … Люди, как муравьи, надрываются на полях под палящим солнцем, четыре жены, куча детей…
Мысли Джемшира снова вернулись к сыну Хамзе. Он открыл глаза, достал из кармана часы.
— Скоро четыре. — В голосе его чувствовалось беспокойство.
— Может быть, мне сходить за ним? — предложил Мамо.
— Куда?
— На фабрику, конечно!
— В такое позднее время там кто-нибудь есть?
— Не должно быть, но все-таки…
12
Чукурова — низменность на юго-востоке Турции, сельскохозяйственный район.
Он не успел договорить. В дверях шашлычной показался Хамза. Пиджак накинут на плечи, во рту сигара, руки за спиной… Точно такой же, как отец тридцать пять лет назад! Остановившись на пороге, он осмотрелся, отыскивая своих. Вот он увидел их. Они тоже заметили его.
Хамза небрежной походкой пробрался между столиками, подошел к отцу и с развязной молодцеватостью, которая, он хорошо знал, всем очень нравилась, сказал:
— Ах вот как! Попивают водочку и даже ничего не скажут!
Мамо вскочил со своего места. Решид придвинул Хамзе стул. Джемшир думал о своем.
— Послушай, отец! — крикнул Хамза и потряс спинку стула. — Я пришел, а ты даже не замечаешь. Размечтался? Хоть взгляни на меня, дорогой!
Лицо Джемшира расплылось в довольной улыбке.
— На всех плюешь, — не унимался Хамза. — И на меня тоже? Ну-ка погляди! Вот он, ивовый листик [13] из Бурсы. — Он выхватил из внутреннего кармана финку и всадил ее в стол. Стальное лезвие задрожало, поблескивая,
Решид выдернул финку и спрятал ее в свой карман.
13
Нож, кинжал (жаргон), в городе Бурса расположена знаменитая тюрьма.
— Отдай, — попросил Хамза.
— Пусть пока останется у меня, будешь уходить, отдам! — попытался возразить Решид.
— Что значит: когда будешь уходить… У меня, приятель, много врагов. Мой нож должен быть при мне. Отдай!
— Ты почему опоздал? — спросил отец.
Хамза сел рядом с ним, забыв о финке.
— Да так, по пустяку… Знаешь этих пижонов в галстуках… Черт бы их побрал! Человека до белого каления довести могут.
— Что случилось?
— «Случилось» не то слово. Чуть было не покончил с одним таким типом!
Джемшир забеспокоился.
— Рассказывай!
— Ну, знаешь, тут рядом есть общественная уборная. Захожу я туда, а там один, этот самый, ну… в галстуке, короче — эфенди [14] … Я ему, кажется, на ногу наступил. Слышу: «Осел!». Оборачиваюсь: это он мне. Так меня и зацепило. Я к нему: «Послушай, — говорю, — это ты мне?» «Ты, — говорит, — мне на ногу наступил». «Если, — говорю, — даже и наступил, что с того?» А сам думаю: «Попробуй только рот открыть». Но он промолчал, понял, с кем имеет дело, дурак, убрался. Но ведь все-таки обругал меня! Выскочил я из уборной, за ним. Догнал на косогоре у фабрики Калагынаоглу, схватил за грудки. «Ты кого, — говорю, — ослом назвал? Отвечай!» Пока он чего-то там мямлил, я ему как врежу — справа, слева, раз, раз! Вырвался он у меня из рук и как бешеный бросился бежать. Я за ним, но тут схватили меня. «Брось, — говорят, — чего ты связался с каким-то пижоном. Уж связываться, так с человеком стоящим, достойным тебя. Коли всыпешь такому, каждый скажет: „Ну что ж — молодец!..“»
14
Эфенди — господин, сударь, форма обращения.
Хамза вдруг снова вспомнил о ноже.
— Отдай, Решид!
— Нет, нет, сынок, пусть пока останется у меня.
— Отдай, говорю, Решид. Не видал, что ли, ножа?
Решид вернул нож. Хамза принял его обеими руками, приложил к губам, ко лбу, осторожно сунул в кожаный чехол и спрятал в карман. Встретившись взглядом с отцом, спросил:
— Ну что ж, Джемшир, так и будем сидеть? А ну-ка действуй…
— Ты о чем?
— Как о чем? Побойся аллаха! Позови-ка гарсона, чем ты нас попотчуешь? А если у вас нет денег, так и скажи, дорогой. А ну, взгляните — вот это деньги! — Он вытащил из кармана одну за другой две пачки пяти- и десятилировых кредиток и бросил их на стол.
Джемшир расплылся в горделивой улыбке. Решид похлопал Хамзу по спине:
— Молодец! Ты, кажется, перещеголял отца… У кого это ты одолжился?
— Будто не знаешь? — самодовольно проговорил Хамза.
— Не у жены ли директора?
— Ха, лучше бы ты этого не знал…
— Ах вот оно что! Хамза, говорят, эта баба носит в своем ридикюле револьвер… Это верно? — полюбопытствовал Решид.
— Приходится, раз она спит с такими, как мы.
— Выходит, бой-баба?
Хамза хмыкнул и сказал непристойность.