Прокаженный

Разумовский Феликс

Запихав здоровенную коробку в машину через заднюю дверь, он без приключений добрался до именинницы и затащил добро наверх в два приема — вначале электронное чудо, чтобы его не сперли, а затем под восторженный визг виновницы торжества розы и ведро со жратвой, и было неясно, чему она радовалась больше, цветам или свинине.

Гостей было немного — две Машины подружки по девичеству с друзьями, лысый сослуживец при супруге и галстуке, соседи по квартире, и, пожалуй, все. Винища и жратвы на столе хватало, мужики попались компанейские — только наливай, — и торжество плавно катилось по своим рельсам: Сарычев жарил бастурму, дамы вспоминали «школьные годы чудесные», пускали слезу, пели и пили,

и вот только под конец приключилась вещь удивительная. Когда все уже разошлись и майор тоже собрался отчалить, Маша вдруг обняла его за шею и крепко прижалась к нему всеми своими формами. Была она в тот вечер очаровательна — щеки разрумянились, глаза горели, и, ощутив упругость ее груди, Сарычев почувствовал сразу, что в трусах становится горячо и тесно. Секунду он боролся со сладкой истомой, потом разорвал кольцо Машиных рук и, показав почему-то на странно оттопыренную полу своего пиджака, сказал горько:

— Ты, наверное, забыла, у меня же СПИД!

— А у меня вот это, электроникой проверенное, — улыбнулась Маша и показала Сарычеву маленький бумажный пакетик, на котором роскошная голая мулатка прямо-таки вся извивалась от бешеной, неутоленной страсти.

Информация между глав

Капа была сплошь розовая, а когда Саня Панкратов по кличке Шустрик набрал водички и сплюнул, то вкус крови во рту ощутил совершенно отчетливо.

— Левой больше работай снизу в печень, — донесся до него голос Семеныча, и, глянув на покрасневшую от волнения физиономию тренера, он понял, что дела идут не очень хорошо.

Вообще не надо было ему, рукопашнику, влезать в этот чемпионат боксерский: на руках перчатки эти неудобные, ни захват произвести, ни ногой ударить; но пять тысяч баксов — это деньги, и, услышав звук гонга, Саня сделал принудительный выдох и двинулся в центр ринга.

Противник попался ему что надо — мастер международного класса, стройный, мускулистый, не то казах, не то узбек, с сильным, отлично поставленным ударом, и, глядя на его стойку, где пах был открыт, а передняя нога — как на блюдечке, Шустрик подумал: «Эх, попался бы ты мне в чистом поле».

Между тем противник сделал финт и тут же, дистанцию сократив, провел сильный апперкот с правой по панкратовским рукам и, когда те невольно чуть опустились, включил левый спрямленный боковой. Несмотря на то что Саня прикрыл челюсть плечом и удар пришелся чуть выше, в голове у него загудело, а противник уже вошел в ближний бой, и его кулаки заработали со скоростью пулемета.

Уйдя в глухую защиту, Саня попробовал дистанцию разорвать, но не получилось, и, прижатый в угол, он вошел в клинч и, обхватив узкоглазого, несколько секунд отдыхал, судорожно хватая воздух разбитыми в кровь губами. Судья рявкнул: «Брек», а когда боксеры разошлись, внимательно на Шустрика поглядел, но, не сказав пока ничего, снова разрешил драться. Бывший наизготове азиат одним прыжком дистанцию сократил и без всяких церемоний провел мощную тройку Панкратову в голову и, тут же сблизившись, быстро начал работать ему по корпусу.

От сильного удара в печень Саню скрючило, и, получив тут же апперкот в лицо, он растянулся на полу и подняться смог только при счете «семь». Положение было хреновым, и все оставшееся время до конца раунда он отдыхал, практически не боксируя, и на перерыв ушел под дружный свист и улюлюканье зала.

— Как ты? — слышавшийся откуда-то издалека голос Семеныча был взволнован по-настоящему, — видимо, со стороны зрелище было действительно захватывающим, и Саня отреагировал вяло:

— Нормально.

Глаза у него вдруг застлало чем-то непроницаемо-черным, в голове будто молотом застучали по наковальне, а затошнило так, что он еле сдержался, чтобы

не обгадить все вокруг. Секунду спустя все это прошло, и он ощутил внезапно неудержимую бешеную ненависть ко всем присутствующим в этом зале — к почтеннейшей публике, к судьям, к противнику своему, даже Семеныч стал ему вдруг отвратителен до невозможности.

Словно подкинутый мощной пружиной, Шустрик вскочил на ноги и с первым же ударом гонга устремился к узкоглазому. Тот, видимо, уже считал себя победителем и глянул на него снисходительно-соболезнующе, а Саня дико вскрикнул и, с ходу засадив сильный кин-гири азиату в пах, подождал, пока руки у того опустятся, и мощнейшим свингом вынес ему челюсть напрочь.

На мгновение в зале повисла тишина — ошалевшая публика изумленно замерла, не зная даже, как ей на увиденное отреагировать, один лишь рефери вскричал что-то возмущенно и подскочил было к Шустрику, но, получив сразу же лоу-кик под колено, плюхнулся на пол и, схватившись за сломанную ногу, заорал дико. Секунду Саня вслушивался, и на лице его расползалась довольная улыбка, потом он провел йоко-гири в широко раскрытую судейскую пасть, и, когда все стихло, двумя жуткими ударами в лицо вырубил выскочившего на ринг Семеныча.

Не дожидаясь, пока тело тренера упадет на пол, Шустрик пнул его ногой и, содрав зубами лейкопластырь с перчаток, с яростью принялся от них избавляться. Между тем на трибунах уже поднялся шум, но, на крики внимания не обращая, Панкратов подскочил к судейскому столу и теперь, когда ему уже ничего не мешало, показал себя настоящим бойцом-рукопашником. В мгновение ока он раздробил двоим из сидящих лица, третьему же вырвал трахею, а когда к нему кинулся кто-то из спортсменов и попытался провести прямой в челюсть, то энтузиаст сразу же вскрикнул и залег с разбитым мужским достоинством. Улыбнувшись криво, Саня презрительно сплюнул, и тут его внимание привлекла громкая негативная реакция почтеннейшей публики.

Дико крикнув, он устремился к ближайшей трибуне и сильным ударом колена в лицо вырубил орущего от страха очкастого дядьку, а затем, не опуская ноги, сразу же провел маваси-гири в ухо его моментально обмякшего соседа.

В это самое мгновение Шустрик приметил милицейские фуражки в проходе и, захрипев от ярости, начал стремительно приближаться к стражам порядка — настало время указать ментам поганым на их место у параши. Засветив с ходу одному из них основанием стопы в нос, Саня другого подсек и уже добивал его коленом, как вдруг услышал команду: «Стой, стрелять буду», сопровождаемую клацаньем затвора. С бешеным рычанием он попытался с командиром сблизиться, одновременно с линии атаки уходя, однако что-то с силой подбросило его вверх, а через мгновение он увидел стремительно надвигавшийся пол, и сознание его окуталось мраком.

Глава девятая

Утром Маша майора поцеловала и, посмотрев строго, подвела итог:

— Все ты врешь, никакой ты не больной, умирающие так не трахаются.

Сарычев улыбнулся: ночью они действительно спали мало, не ясно даже, как тахта выдержала, и было им по-настоящему хорошо, как это бывает, когда женщина хочет, а мужчина может.

Часам к двенадцати пополудни Александр Степанович все же из койки выбрался и направился к себе домой, чтобы накормить хищников. Открыв дверь, он увидел, что они держатся молодцом: Лумумба задумчиво раскачивается на занавеске, а его «белый» брат стоит «сусликом» на задних лапах и пытается ухватить розовой пастью товарища за черный, уже пушистый, хвост. Накормив зверей, майор их вычесал и принялся готовиться к переезду. Управился он быстро и, закинув в машину незабвенный боксерский мешок и чемодан с барахлом, порулил к господину Кацу за обещанными ключами.