Проклят и прощен
Шрифт:
— Не бойтесь, фрейлейн, — холодно сказал он, — не трудитесь в страхе искать защиты у моего племянника; я вас сейчас избавлю от своего присутствия.
С этими словами он повернулся и направился в лес. Когда он отошел на некоторое расстояние, Лили с робким видом вышла из-за спины своего защитника и вполголоса спросила:
— Я держала себя очень глупо?
Пауль был того же мнения, однако не высказал ей этого, а только спросил:
— Но почему вы так боитесь моего дядю? Вы уже
— Я представляла его себе гораздо более страшным, — ответила Лили. — У него черты обыкновенного человека, даже бледность его лица.
— Каким же он должен быть? — воскликнул Пауль почти сердито. — За кого вы его принимаете?
Лили смотрела в землю; молодой барон, очевидно, ничего не знал о страшных слухах, а передать их было невозможно. Поэтому она промолчала, выразив только намерение вернуться домой.
— Вы в самом деле хотите уйти, не дав мне ни проблеска надежды? — в отчаянии спросил Пауль.
— Что же я могу сделать? — грустно промолвила молодая девушка. — Вы сами думаете, что моя сестра останется при своем отказе.
— Но мне необходимо утешение в несчастье, — настаивал Пауль. — А ваши утешения так бесконечно отрадны для меня! Если я вас больше не увижу, могу ли я по крайней мере писать вам?
— Да, это вы можете, — решила Лили, находя, что слишком жестоко отказывать несчастному в утешении.
Она подала Паулю руку, и, к ее великому удовольствию, на этот раз он поднес ее к своим губам.
— Большое спасибо! — искренне сказал он. — И... прощайте!
— Прощайте, — повторила Лили, на которую поцелуй руки подействовал так же приятно, как ее утешения — на молодого человека. Они расстались.
Между тем Раймонд Верденфельс пошел дальше. Его лицо все еще сохраняло горькое выражение, он догадывался каким его представляли молодой девушке, если она пришла в такой ужас при одном его приближении. На одной из боковых тропинок, которая вела обратно к замку, он остановился и, казалось, раздумывал — не вернуться ли ему, потом провел рукой по лбу и вполголоса произнес:
— Затворничество ни к чему не ведет. Раз я начал это, то должен привести в исполнение. Итак, вперед!
И он пошел вперед. Вскоре он достиг опушки рощи, откуда дорога вела в село, как вдруг на одном из поворотов столкнулся с человеком, шедшим из деревни. Раймонд фон Верденфельс и Грегор Вильмут внезапно оказались лицом к лицу... Оба смутились от этой неожиданной встречи и невольно замедлили шаги. Несколько секунд они молча смотрели друг на друга, затем Вильмут холодно произнес:
— Господин Верденфельс, я уже знаю о вашем приезде.
— Я и не собирался делать из этого тайну, — таким же ледяным тоном
— Ко мне? Именно сегодня?
— Почему же не сегодня? Или вам это неудобно?
Подозрения Вильмута поколебались, когда он увидел, что Верденфельс не знал, кто находится теперь в пасторате; тем не менее он решил, что следует держать барона подальше.
— Значит, эта встреча отвечает вашим желаниям, — строго сказал он. — Мы здесь одни, и я готов выслушать вас.
— Я знал, что вы не приняли бы приглашения прийти ко мне в замок, — проговорил Раймонд, спокойно скрестив руки на груди, — поэтому мне ничего не оставалось, как самому прийти к вам. Но я думаю, ваше преподобие, что вы ошибаетесь относительно причины моего прихода.
— Едва ли! Мне известна только одна причина, могущая привести вас ко мне. Правда, прошло много времени, пока вы нашли ко мне дорогу, целых шесть лет, но никогда не поздно исправить ошибку. Вы хотите, наконец, сделать шаг, от которого тогда отказались?
В его словах не было торжества, но сказалось все высокомерие священника, считающего совершенно понятным полное и безусловное подчинение его власти. Раймонд вдруг выпрямился с присущим ему выражением недоступной гордости.
— Нет! — прозвучал решительный ответ.
— Нет? — строго повторил Вильмут. — В таком случае я не понимаю, что привело вас в Верденфельс.
— Разве необходимо ваше разрешение для того, чтобы я жил в собственном замке? — так же сурово прозвучал голос Раймонда.
— Вы — неоспоримый хозяин своего замка, но село и приход — мое достояние.
— Над которым вы властвуете неограниченно, как какой-нибудь деспот над своими подданными. Это я знаю.
— Я только пользуюсь авторитетом священника, — сказал Вильмут, делая ударение на каждом слове, — и моя паства подчиняется этому авторитету. Вы же не признаете его, господин Верденфельс, хотя вам известны условия, на которых я предлагал и теперь предлагаю вам мир.
— А вы знаете, что я никогда не соглашусь на эти условия. Что бы ни случилось, вы никогда не увидите Верденфельса униженным.
— Это высокомерие должно быть низвергнуто в прах! — невозмутимо произнес Вильмут. — Оно — наследственный недостаток вашего рода. Вы, быть может, нисколько не похожи ни на своего отца, ни на предков, но в этом отношении вы — истый Верденфельс.
— Ваше преподобие, не злоупотребляйте своим саном и не используйте его для того, чтобы наносить оскорбления! — сказал барон глухим голосом, с трудом владея собой. — Я знаю, что ваш сан делает вас неприкосновенным, но вы можете довести меня до того, что я забуду об этом.