Проклят и прощен
Шрифт:
— Тогда я вам напомню! — возразил Вильмут. — Оскорбление можно получить только от равного себе. Я — служитель Господа и требую уважения к словам, которые произношу от Его имени.
По-видимому, Раймонду удалось овладеть собой.
— Не будем говорить о словах, — спокойно отозвался он. — Я пришел не ссориться с вами, а обратиться к вам с вопросом, на который вы мне еще не ответили. Ваша железная рука лишила меня счастья; я хотел бы знать та же ли самая рука довершила это дело. То последнее письмо, в котором я обращался к Анне Вильмут, было
— Это — правда. Но кто сказал вам? Никого, кроме меня и моей кузины, при этом не было.
— Так вы присутствовали при этом? Вот то, что я хотел знать. Моя невеста услышала бы мою последнюю просьбу, а если письмо было сожжено, то это было делом ваших рук. Или, может быть, вы станете уверять меня, что она сделала это добровольно?
Вильмут взглянул на барона. Теперь в его всегда холодных глазах светилось торжество, и оно зазвучало и в его голосе, когда он ответил:
— Нет, потому что я никогда не скрываю истины. Анна обещала мне не принимать от вас ни одной строки. Я был у нее, когда она получила то письмо, и напомнил ей данное обещание. Я сам взял письмо из ее рук и бросил его в огонь.
Глубокий вздох вырвался из груди барона, словно с нее упала страшная тяжесть.
— Так вы принудили ее? Я так и думал, хотя Анна и умолчала об этом.
— Анна? — повторил Вильмут. — Что это значит, господин фон Верденфельс? Разве вы видели с тех пор госпожу Гертенштейн или говорили с нею?
— Да, — холодно сказал Верденфельс.
— Когда это было и где?
— Я не обязан давать вам отчет; спросите Анну — она наверно не откажет дать все сведения своему строгому духовнику.
— Я спрошу ее, — мрачно сказал Вильмут. — Я знаю, как получить ответ.
— В этом я и не сомневаюсь! Спасибо за сведения. Прощайте!
Барон хотел идти, но Вильмут преградил ему дорогу, говоря:
— Еще одно, господин Верденфельс: думаете ли вы остаться в вашем замке?
— Пока — да.
— И как должны я и вся деревня понимать ваше возвращение?
— Как вам будет угодно! — с гордым презрением ответил Раймонд.
— Вам это так безразлично? Здесь вы не так недоступны, как в замке Фельзенек, не следовало бы забывать об этом.
— Продолжайте же откровенно высказывать свои угрозы, — перебил его барон. — Вы хотите снова начать прежнюю борьбу? Я к ней приготовился, покидая Фельзенек.
— И вы рассчитываете на сей раз остаться победителем?
— Я рассчитываю твердо стоять на своем, каков бы ни был конец.
Во взгляде, которым пастор смерил «пустого мечтателя», можно было прочесть и недоумение, и гнев.
— Должно быть, тот разговор был очень интересного содержания, что придал вам несвойственную вашей натуре храбрость, — заметил он. — Не стройте своих расчетов на том, что президент Гертенштейн умер: в душе его вдовы вы все равно не можете изгладить воспоминания о том, что было. Я был ее опекуном с самого детства, я и теперь оберегаю ее. Что бы вы ни предпринимали, вы всегда найдете меня возле Анны.
— Никакой защиты
Несколько минут еще Вильмут простоял, погруженный в мрачные думы, а затем вполголоса произнес:
— Итак, она говорила с ним и скрыла это от меня!
Глава 11
Лили вернулась аккуратно к обеду. Она охотно рассказала бы про интересную встречу с бароном, хотя не выказала себя при этом героиней, но в таком случае обнаружилось бы свидание у орешника. Молодая девушка не умела лгать и не сумела бы выдать эту встречу за неожиданную, поэтому она умолчала обо всем. Разговор за столом вообще не отличался оживлением. Пастор был, видимо, расстроен, вернувшись от больного, и говорил очень мало; Анна также по большей части молчала, и только фрейлейн Гофер почти одна поддерживала разговор.
Как только кончился обед, Вильмут объявил, что должен о чем-то важном переговорить с двоюродной сестрой, и ушел с ней в кабинет.
— Опять наступает буря, — сказала Лили. — Когда у кузена Грегора такой вид, мне ужасно хочется убежать. Я не завидую Анне, что ей приходится разговаривать с ним с глазу на глаз.
— У них, видимо, неприятные деловые разговоры, — сказала Гофер. — Еще многое надо привести в порядок в делах покойного президента, а почти все это находится в руках господина пастора.
— Да, он вмешивается решительно во все, — воскликнула Лили, всегда очень смело высказывавшая свои суждения, если закрытая дверь отделяла ее от двоюродного брата. — С тех пор как Анна овдовела, он при всяком удобном случае опекает ее совсем так же, как прежде.
Гофер слегка улыбнулась.
— Я думаю, госпожа Гертенштейн позволяет себя опекать лишь до известной степени. В сущности, вполне естественно, что она принимает советы и помощь своего родственника.
— Ее поверенный в делах — адвокат Фрейзинг, — возразила молодая девушка, — зачем еще вмешиваться двоюродному брату? Ах, этот бедный адвокат со своими четырьмя отказами! Когда он вчера приезжал в Розенберг, вид у него был очень печальный. Я всеми силами старалась утешить его.
— Да, вы очень школьничали с ним, — наставительно сказала Гофер. — Достойно всякого уважения, что он пришел уверить вашу сестру в своей прежней дружбе, несмотря на все, что произошло.
— Несмотря на «глубокое уважение» номер четвертый, — с шаловливым смехом воскликнула Лили. — Однако, должно быть, ужасно находить всегда только уважение, когда ищут жену. У вас нет к нему никакого сострадания, фрейлейн Эмма, вы с ним опять ссорились вчера.
— Да, я ссорилась, — с нескрываемым самодовольством сказала Эмма. — Вернее, мы оба ссорились.