Проклятая и безликая

Болотников Ермак

– Я поищу бинты... Нужно заменить твои перевязки, они все в грязи... Да и разболтались слишком сильно, травы вряд-ли помогут, но возможно, облегчат боль.
– Я медленно плелась в сторону медведя, держась на почтительном расстоянии, что впрочем, было излишком. Он уже не мог ничего сделать, пусть и продолжал быть живым, но видя, что с ним произошло, подобное явно не могло продлиться слишком долго... Гвин следовала по пятам, рыская в сумке нужные вещи. Моя валялась разорванной под каменной глыбой, придавленная ею, впрочем, помимо кинжала, который прямо сейчас торчал из головы медведя, мне было уже ничего не нужно.

Он признал поражение, вновь заставляя задуматься о животных и их предназначении, в каждом его движении пропала ярость, только смирение и слабость остались в умирающем, кровоточащем теле, которое оставило попытки бороться . Его передние лапы оказалось превращены в ничто, раздавленные скользящим куском камня. Мясо, остатки связок, кровь и шкура, все это вытекало из-под белокаменных глыб, что придавили зверя, вдавили его в грязь, смешали с ней его тело и скорее всего, положили конец господству жреца. Тушу разорвало, верхняя часть оказалась пробита насквозь, каменные изваяния медленно пробивали

себе путь к земле, кровавые подтеки окрасили большую часть плит, постепенно пропадая под дождем и образовывая под медведем алое озеро. Постепенно проваливаясь все глубже в грязь, он обнажил разорвавшийся от напряжения торс, из которого вывалились кишки и множество мяса, уже вскоре вновь придавленные прорвавшими насквозь тело каменными глыбами, что оставили последние надежды на то, что животное окажется способно выжить. Я опустилась на колено, лишь для того, чтобы увидеть как медведь безвозвратно уходит в тьму, переставая дышать. В пустоте его глазниц я увидела остатки чьё-то чужой крови, что медленно вытекали, сочась по бурому меху и вписываясь в мокрую землю, смешиваясь с тем, что учинил мой клинок, так м не покинувший бренной плоти медведя. Кинжал порзевился на славу, не желая покидать свежую плоть, которую растерзал до какого-то иного мяса... Жилистого, розового, оно вываливалось комьями, покрывая морду слизью, а после, с хлюпаньем падая на землю, прямо у моих ног, растекаясь как грязь, но продолжая пульсировать. К горлу вновь подкатила тошнота, я с трудом смогла проигнорировать ее, принявшись вытирать лезвие ножа о опавшие с рук бинты и осматривать его, боясь вешать на пояс. Теперь, я страшилась этого оружия еще сильнее, чем раньше, и решила, что после того, как мы покончим со жрецом, я избавлюсь от него... Слишком много ненависти и странной, дикой магии, которой я не желала давать спуска.

– О... Когти...
– Гвин, абсолютно бесстрашно, опустилась вниз, шагая по мясу, крови и шерсти, подбирая длинные обрубки когтей, обломанные у своего основания. Девушка складывала их в сумку, в крови и остатках плоти, не заботясь о том, что прямо перед ней лежит нечто столь ужасное и отвратительное. Я смотрела на это с удивлением, но без проблем помогла ей выбраться из ямы, протянув здоровую руку. Не было причин уделять этому слишком много внимания, в особенности, после того, как я отвела взгляд от кровавого мессива.
– Пригодятся... Может, нам сделают из них украшения или оружие...

– Он мертв... Удивительно...
– Но уже спустя несколько секунд, я вновь продолжила глядеть на его мертвую морду, не в силах выбросить из головы мысли о том, насколько жестоко он погиб. Мы сделали это, он наконец мертв. И нам был открыт путь, но почему-то, я не оказалась в силах отвести от него свой взгляд, переведя его на башню, что изначально манила меня сильнее всего. Теперь же... Я смогла взглянуть на нее только с помощью Гвин, которая повернула меня, аккуратно повернув за плечо. Видимо, она все поняла, но как именно... Мне было неясно.
– С... Спасибо...

– Не благодари, сестренка...
– Гвин улыбнулась мне, встряхивая сумку на плече. Аккуратно взглянув на меня, она поправила маску, перед этим утерев с щек слезы, после чего кивнула на башню, призывая наконец войти внутрь.
– Ты ведь так хотела увидеть то, что внутри, почему выглядишь растерянной?

– Не знаю...
– Я медленно двинулась вслед за девушкой, действительно не имея представления, почему не испытываю радости по поводу победы, которую так желала получить. В чем проблема? Я ведь... Смогла? Тогда почему на душе так тоскливо, тяжело и потеряно? Я ведь заслужила радости победы, но отчего же, не могла ощутить ее, хотя сделала для нее все возможное, и даже больше.
– Возможно, его смерть была более жестокой, чем он заслужил.

– Это животное, Лиз... Он... Не человек. Для него не существует понятий достойная и недостойная смерть. Его боль ничего не значит, нет смысла беспокоится об этом.
– Впервые, за очень долгое время, я услышала в словах девушки саму себя. Это придало мне уверенности, можно даже сказать сделало счастливее... Было приятно осознавать, что с твоим ближайшим союзником и другом, у тебя есть хотя бы одно схожее мнение... И что сейчас, она озвучила его, не став утаивать от меня. Возможно... Мне стоило чаще делиться с ней своими мыслями, раз она делала это так легко, не задумываясь о последствиях.

– Да, пожалуй, ты права, Гвин, он этого не стоит...
– Отпустить мысли было как никогда простое. Гвин была права, я была рада поверить в то, что она права, не задумываясь о том, насколько истинным было ее суждение. Это уже было неважно. Кем он являлся, во имя чего сражался, за что погибал... он был зверем, не подчиняющимся людям и богам, а значит, удостоен своей смерти. В сознании выстроилась логическая цепь, которая в последствии, стала центральной для этой темы, навсегда закрыв сомнения и страхи. Он был врагом, он противился людям и божественному порядку... И смерть врага, это всегда доблесть, это благо и честь, которой незачем стыдиться. Чем меньше ты знаешь, чью кровь пролил, тем легче тебе будет сделать это снова, и в особенности, когда жертвой становится бездумное животное. А чем чаще ты проливаешь кровь врагов... Тем лучше будет Близнецам. Нет сомнений, что все, что делается во имя Их, и Ими одобрено, должно считаться благом, которое не требует никакого спора и дискуссии. Медведь был врагом, жестоким и беспощадным, он подчинился жрецу, отринул свою суть, Их суть, а значит... Недостоин сострадания, которым я его одаривала, сомневаясь. Сомнений первые семена ереси... Так говорила мне Аколит, и сейчас, я во всей мере осознала глубину ее слов и то, что они значили. Он умер, и это было благом. Большего, в данной ситуации, не было, и быть не могло. И Гвин... Была права, зверье не достойно моих мыслей, в особенности, когда перед нами раскинулась башня, таящая в себе бесчисленное количество секретов... Переведя на нее взгляд, я решила окончательно, что больше, не обернусь назад.

Глава 26

Сорванные с петель ворота лежали перед арочным входом в башню, выбитые изнутри очень давно. Значит, не было ни восстания, ни нападения... Вид ворот втоптанных в грязь развеял последние сомнения.

Теперь становилось ясно, что бы не произошло, это берет свое начало внутри башни, а соответственно, ордена Волкодавов. Гннилые доски под нашими нагами хлюпали, слившись с грязью, стальные пластины давно проржавели и потрескались, медленно разрушаясь под проливным дождем. Вода застаивалась в выемках и пробоинах, в ее скоплениях отражалась рыжая ржавчина, скрежещущая от наших ботинок и порой казавшаяся почти живой. Под нашими шагами сталь прогибалась, трескалась и ломалась надвое, вода с удовольствием поглощала в себе разбитые осколки, обволакивая их и начиная медленно поглощать в себе. Дерево стало мягким, словно размокшие свитки, в нем копошились мелкие насекомые, трупоеды и личинки, почему-то выжившие после песни Волка, которая уничтожила все растения и остатки ткани от знамен, когда-то вывешенных на каменных стенах. Сейчас, они стали черным пеплом, размазанным в виде волчьих голов и открытых пастей каких-то животных. Каменные столбы, покрытые грязью и кровью, что держали арку, имели на себе выщербленные резкими ударами топоров, мечей или зубил, предостережения, сочетающие в себе как древний имперский, так и современный диалекты. Но смысл пусть и был видоизменен, но оставался схожим. “Убойся животного, с человечьим ликом” - гласили наиболее древние надписи, которые с трудом читались из-за затертых временем символов. Новые же предупреждали о разбойниках и ловушках, что таились внутри, предостерегая от дальнейшего исследования этих мест. Застыв около них, я невольно провела по рубцам на камне рукой, ощущая в каждой надписи свой собственный ритм, будто бы слова до сих пор отзывались в камне чувством тревоги и беспокойства. На душе чувствовался странный диссонанс, вызванный этим местом, и в особенности, древними надписями. Животное с лицом человека… это ведь было о неизвестном жреце, не могло быть ни о ком, кроме него. Тогда неужели он выживал здесь в течение стольких столетий? И что куда важнее… утратил ли он свою силу, или только отточил ее за все это время, проведенное во тьме и одиночестве. Сущность жреца становилась для меня все более многогранной, это мог быть избранник Владык, мог быть проклятый богами изгнанником, в наказание лишенный своего человеческого лица и вынужденный скрываться от всего мира. Возможно, он сошедший с ума маг или рунный кузнец, который подвергся ереси и выбрал для себя путь, мне незнакомый но исключительно порочный… Я знала множество легенд, что после смерти, члены рода Вир превращаются в волков, быть может, это вовсе не выдумки, а давно забытое проклятое? И этот неизвестный зверолюд просто сумел совместить в себе множество жизней, постепенно превращаясь в животное, но не лишаяясь человеческого облика до конца… Я не знала, но отчаянно рассчитывала узнать, пока еще мы не столкнулись с ним лицом к лицу. Возможно, внутренняя часть башни даст ответы на вопросы...

Гвин зашла внутрь первой, я по-прежнему шагала чуть неровно, заваливаясь на один бок и прихрамывая, во многом из-за усталости, нежели боли. Рука пусть и до сих пор пульсировала, несколько неумело сжимая пальцы, но я могла полностью контролировать ее и использовать, в то время как истощение накопленное в течение дня оставалось со мной как все приближающийся и приближающийся предел, после которого, меня ждет забвенный сон. Эти мысли не радовали, но то, что мы могли встретить внутри пугало еще сильнее, поэтому я предпочла думать об усталости, нежели вдаваться в теории. Дождавшись, пока Гвин подаст мне сигнал о том, что впереди безопасно, я последовала в темноту, борясь с холодом и дрожью, постигшим тело в первые же мгновения, как я преступила порог башни. Внутри бушевал холод, который покрыл инеем разорванные в клочья трупы и озерца крови, что словно зеркала устилали собой весь главный зал, представившийся мне во всем своем умерщвленном великолепии.

Изрытый то ли намеренно, то ли в результате природного гнева каменный пол блестел осколками давно разбитой мозаики, кусочки которой по прежнему сияли словно звезды, отражая редкий свет, падающий из странного рисунка, начертанного дрожащей рукой с помощью крови на стене. Среди трещин пола торчали хребты давно умерших людей покрытые блеклыми, прозрачными снежинками, что сохраняли свои формы, несмотря на то, что сейчас было лето. Они казались мне столь искусственными, все, как одна, одинаковы, все как одна неправильная, уродливая и испорченная, с черными пятнами по краям. Черепа лежали повсюду, на полу, в стенах, среди перевернутых и разбитых столов, скамей и шкафов. В их глазницах лежали вырванные звериные глаза, аккуратно придавленные к белесым глазницам, словно пытаясь соединить их воедино. Их пустые взгляды приветствовали всех входящих, звериные зрачки казались столь... Страшными, что я не смогла смотреть на них слишком долго. На лбах черепов были кровью и сажей написаны названия эмоций которые, как я предполагала, должны были читаться в мёртвых, звериных глазах, но в итоге казались насмешкой над ними, поскольку абсолютно все глаза выражали исключительно болезненное отчаяние и боль. Около входа стояли две статуи ангела Крови. Возвышенный и возлюбленный всеми Мириан, вырезанный из каменных глыб, держал на возведенных к небу руках серебряные блюдца, украшенные символами бога, пылающим клинком и ликами мертвых волков. Из этих блюдец на землю медленно капали горошины черной кровь, уже вскоре утекающих в глубины трещин. Его высота составляла десяток метров, у ног лежал покрывшийся ржавичной, но некогда золотой, божий клинок, размером превышающий меня в полтора раза. Тело Ангела когда-то было белоснежным, под некоторыми местами, что не были грубо разрисованы кровью и грязью, виднелись остатки серебряного блеска. Золотые глаза обеих статуй выкололи, вместо них красовались распахнутые зрачки волка, что уже давно сгнили и были готовы вот-вот вывалиться, рухнув на землю. Тело нашего Бога было в мелких засечках, явно оставленных злостными ударами клинка. Небрежно испачканные плотью и отходами одеяния уже не казались столь ужасным святотатством, как отсутствие глаз и нанесенные статуи раны. Жрец по-настоящему ненавидел Мириана, и эта ненависть... в ней было что-то личное, обида, которая вынудила его так ожесточенно причинять боль статуе. Крылья ангела обломали, их остатки лежали глыбами мрамора, собой придавив несколько истлевших от времени трупов, возле которых валялись драгоценности и рваные мешки с провиантом, давно ставшим не просто гнилью, а пылью.