Проклятье или ничейная земля
Шрифт:
— Уж ты ж моя хорошая… Я же говорил — ты выживешь. Ты сильная лисичка!
Та в подтверждении его слов тут же прокусила ему ладонь. В этот раз до крови.
Под утро шаррафа устала. Дождь закончился, океан еще ревел от ярости, но уже не стучал волнами прямо в заднюю дверь в просьбе впустить в дом. Шумели деревья, их ветви противно скрипели под порывами ветра, но Ноа уже не боялась. Мама была рядом, пусть она и спала, крепко обнимая Полли — до Ноа её руки не дотягивали, но Ноа и не была против. Она сама с другой стороны обнимала Полли — та иногда бывала такая трусиха! Ноа и сама, бывало, боялась, но рядом
Стучали капли воды, падая с сандрика на железный отлив. Кап-кап-кап. Долго, надоедливо, прорываясь через сон. Ноа приоткрыла один глаз и вдруг поняла, что это стучит не вода. Она осторожно, чтобы не разбудить Полли и маму, встала и направилась к окну, открывая ставни и запуская в спальню первые рассветные лучи солнца.
Снова раздалось громкое тук-тук-тук, и Ноа увидела, как в стекло клювом стучится желтая, полупрозрачная канарейка. Та самая, которую они недавно похоронили в дупле дерева. Увидев, что Ноа заметила её, канарейка взлетела вверх с отлива и словно позвала Ноа за собой — она отлетала в сторону, возвращалась, стучала вновь в окно и снова улетала. Она явно просила помощи у Ноа. И Ноа не смогла отказать. Спешно обув домашние туфли, Ноа выскользнула из спальни и тихо спустилась вниз, направляясь к задней двери для слуг.
Её никто не поймал и не остановил — Ноа умела быть незаметной, когда хотела. Шею сзади под волосами, сейчас заплетенными в куцую косичку, пекло — туда позавчера странный алоглазый и белокожий храмовник поставил какую-то непонятную печать: ей и Полли. Ноа знала, что если понадобится, печать исчезнет и тогда… И тогда… Что будет тогда, она не знала. Наверное, это и неважно.
Ноа открыла дверь и выскользнула на улицу.
Мир изменился за всего одну ночь.
Все стало алым. Алые лужи. Алые ручьи, несущиеся через их сад в океан. Алые стволы деревьев. Даже дорожки стали алыми — красный песок неприятно скрипел под подошвами домашних туфель. Переобуваться в холле в прогулочные ботинки Ноа не рискнула — там её могла заловить лиса. Хотя скорее все же Поттер. И почему она подумала на лису?
Ветер играл деревьями, легко сгибая их макушки, и огибал Ноа, словно боялся. Или это летящая впереди Ноа желтая, как солнышко, канарейка защищала её? Жаль, что от потоков воды она защитить не смогла. Туфельки Ноа промокли насквозь, как и подол ночной сорочки, неприятно липнувший к ногам. Холодно не было. Скорее душно, как перед новой грозой.
Канарейка вылетела из сада и полетела над дорогой — там за двумя рядами домов находился Приморский парк, в котором девочкам разрешалось гулять. Но вход в парк был совсем не там — там, куда летела канарейка, был железный забор с острыми пиками на концах. И откровенно говоря, ходить в парк без нериссы Эйр было неправильно. Нет, не запрещено, но точно нехорошо. В общем, нельзя. Папа бы точно расстроился.
— Эй, солнышко! — позвала канарейку Ноа. — Мне нельзя туда.
Она замерла у тротуара, разглядывая пустую дорогу, сейчас больше походившую на озеро, скованное бордюрами вместо берегов. На всякий случай Ноа подняла с тротуара небольшой камень, принесенный сюда водой. Просто так. Так спокойнее.
Канарейка вернулась к Ноа, сделала круг над её головой и снова понеслась на другую сторону дороги.
Ноа недовольно топнула ногой:
— Мне туда нельзя!
Только канарейка упрямо летела прочь. Ноа выругалась бешеными белочками — так иногда говорила мама, — и, утопая почти по
Канарейка замерла в воздухе над упавшим огромным дубом, еще вчера росшим в парке, а сейчас вздымавшим корни в небеса. Он обвалил на землю секцию забора и сейчас лежал, как мостик над дорогой, тут больше напоминавшей бурный ручей — алая вода неслась по ней куда-то прочь.
Канарейка приглашающе залетала над дубом, словно уговаривая Ноа, что тут безопасно. Девочка поморщилась — папа такое может и не понять, но ворота парка откроются только в десять утра, а канарейка явно не могла ждать.
Ноа схватилась одной рукой за ветку и еле-еле забралась на широкий, как мостик, ствол. Стоять на нем было не совсем удобно — кора была шершавая и ужасно мокрая. Подошвы у туфелек тонкие, чуть наступишь на сучок — можно проткнуть ногу. И ветки… Ветки перегораживали дорогу.
Ноа осторожно сделала первый шаг. Потом еще. И еще. А потом её остановил крик:
— Лера Ноа! Стойте!
Голос был незнакомый, грубый, мужской. Ноа знала, что такие голоса не к добру. Она оглянулась на бегущего к ней по щиколотку в воде блондина в простой, крайне мокрой одежде — всего лишь штаны и грубая рубашка. Будь на мужчине полицейская форма, Ноа бы остановилась, но формы не было. Девочка ускорилась, чтобы быстрее оказаться в парке — там легко спрятаться.
— Да стойте же! — снова заорал мужчина. Он был высок, очень высок, широкоплеч и, пожалуй, опасен. Это чувствовалось усилившимся жжением в шее, там, где печать.
Ноа рванула по стволу дальше, мужчина тоже ускорился. Пара ударов сердца, и его руки сомкнулись на Ноа, стаскивая её с дерева. Ноа завизжала, как никогда в жизни. Что-то темное проснулось в её памяти.
Она. Чьи-то грубые руки. И темнота бесконечного мешка Тонтон-макута.
Слова проносились мимо неё, мимо её затопленного ужасом сознания:
— Лера Ноа, успокойтесь! Я не причиню вам вреда! Дерево очень опасно — можно напороться на сук и расстаться с жизнью. Вдобавок, парк закрыт, и я не думаю, что вам там разрешено гулять. Вряд ли лера Виктория знает, что вы сбежали из дома…
Она била, била и била. Сперва камнем, потом, когда он выпал из пальцев, просто кулаками. Её куда-то несли, она вырывалась и кричала, сама не понимая, что.
Она пришла в себя только от знакомого, сейчас очень злого голоса:
— Хогг! Немедленно отпустите мою дочь! И не смейте применить эфир — я вас быстрее!
— Лера Виктория, вы все не так поняли!
Мужские грубые руки все же отпустили её, и Ноа, взвизгнув последний раз, понеслась к маме, прячась за её спину.
— Я все правильно поняла, Хогг. — очень сердито продолжила мама. — Вчера вы напали на леру Элизабет, приняв её за портовую крысу. Сейчас вы напали на мою дочь. Снова приняли за крысу? Или уже готовы начать войну?
Хогг приподняв руки на уровне груди и показывая пустые ладони сказал:
— Все не так, лера Виктория.
— Тогда ответьте мне на простой вопрос: что вы тут делаете? Вы отстранены от службы — вам здесь нечего делать. И вряд ли вы тут живете. И точно так же вряд ли вы навещаете кого-то — не в столь ранний час. Что. Вы. Тут. Делаете?