Проклятье Солнечного короля

Ильина Ольга Александровна

— Меня просто тошнит от той идиллии, которую вы тут разыгрываете. Дядюшка? Серьезно? Скажи мне, дядюшка, что будет, если Мэл узнает, что ты шепчешь ее имя ночами, в постели со мной, ты шепчешь ее имя, и когда берешь меня, ты представляешь, что берешь ее…

— Заткнись, тварь! — прошипел он тогда.

— Ну, ударь меня, ударь. Избей, так я хоть какую-то страсть от тебя получу, принадлежащую только мне, а не это постоянное равнодушие.

Мэл показалось, что она сошла с ума, что попала в один из своих кошмаров, что будили ее ночами, она хотела отступить, остаться незамеченной, но вдруг под ногой хрустнула

ветка, и они ее заметили. Он ее заметил. Но самое страшное, что по его лицу, его глазам в тот момент она поняла, что все это правда, чудовищная, отвратительная правда.

— Мэл… — она вздрогнула от той мольбы, что прозвучала в его голосе. Неужели так бывает, что в один миг, человек который был дорог, которого ты любил, вдруг становится кем-то другим, любовь разбивается, и остается только отвращение, к самой себе. Она хотела убежать, куда угодно, спрятаться, потеряться в лесу, забыть этот ужасный разговор, но он ее догнал, поймал, а ей даже прикосновения его были противны.

— Пожалуйста, выслушай меня.

— Вы сошли с ума, дядя.

— Не называй меня так. Только для тебя я дядя, только в твоих глазах я какой-то старый, плешивый дядя. Но я не такой. Моя кровь бурлит, мое сердце стучит гулко и сильно, почувствуй. Оно любит. Любит тебя.

— Но это невозможно. Я никогда не относилась к вам иначе, как к опекуну, другу моего отца.

— Так может, пришло время проснуться, наконец?

— Что вы хотите мне сказать?

— То, что я буду ждать столько, сколько потребуется, я даже согласен оставить все, как было раньше. Притворяться твоим добрым дядюшкой, ненароком мечтая украсть поцелуй.

— Замолчите! Я никогда не смогу ответить на ваши чувства. Они не правильные, противоестественные.

— Только для тебя. Ты знаешь, что в тот день, в наш последний ужин я приходил к твоему отцу, я просил твоей руки. Если бы не тот трагический случай, мы были бы уже женаты. Ты была бы моей.

— В ваших мечтах и только. Богиня, Мэдди была права, они все были правы. Вы никогда не были добрым.

— К другим, нет. Но ты… разве хоть раз ты могла пожаловаться, что я не добр к тебе.

— Вы преследовали свои ужасные, низменные цели.

— Я всегда любил тебя. Любовь не может быть низостью.

— Любовь не может, но одержимость… это больное чувство, оно разрушает любовь. Оно разрушило мою любовь к вам.

— Как к дяде? И слава богам. Я никогда не хотел быть твоим дядей, это ты придумала образ благородного графа и любила его.

— Да, вы правы. Я придумала вас. Так мне легче было пережить смерть родителей и то, что я осталась совсем одна. О, богиня, вы уже тогда, уже тогда испытывали это ко мне?

— Что это? Страсть, желание, одержимость, так ты сказала? Да, с первого твоего взгляда, с первого слова, когда ты принялась извиняться за то, что нарвала этой дурацкой ежевики в моем лесу. Я всегда любил тебя, я всегда буду любить тебя.

— Это не любовь!

— Тогда что же?

Она смотрела на него в полном потрясении, весь мир казалось, перевернулся, и тогда она увидела то, что не замечала годами, то, что он предпочитал скрывать — голод, желание, страсть. Какая же она была слепая, слепая все эти годы. Не замечала таких очевидных вещей. Не было никогда никакого дяди, а был больной, сумасшедший мужчина, одержимый своей

собственной страстью, объектом которой невольно стала она. И теперь его страсть грозила перекинуться на нее и испепелить все то хорошее, что когда-то было между ними.

Она тогда попыталась уйти, кинулась собирать свои вещи, но какой же она была наивной, думая, что это возможно.

— Пустите меня! — потребовала она, когда он преградил ей путь.

— Никто тебя не держит, родная. Пожалуйста, ты можешь идти, но Уилл останется здесь.

— Мне скоро восемнадцать.

— Да, и ты перестанешь нуждаться в моей опеке, но твой брат останется здесь, со мной до самого его совершеннолетия. И поверь, у меня хватит изобретательности, чтобы сделать его жизнь невыносимой.

— Вы не посмеете!

— Если ты уйдешь, мне будет очень больно, так больно, что мне захочется отомстить…

— Пресветлая, да вы чудовище!

— Да, я чудовище, которое готово ползать у твоих ног, вымаливая ласку. Хочешь? Или украду поцелуй, а потом буду извиняться хоть всю вечность?

Он тогда и в самом деле упал на колени, не выдержал ее обвиняющего и потрясенного взгляда, и был таким искренним в своем безумии, что она поняла вдруг — он никогда ее не отпустит.

— Прошу тебя, прости. Я обещаю, что ничего не сделаю, все будет как прежде, хочешь видеть во мне дядюшку, я буду чертовым дядюшкой, только не уходи. Останься, останься со мной.

Тогда они заключили некое подобие перемирия. Она остается, а он делает вид, что все по-прежнему, что не было этого ужасного открытия. И действительно так и было. На следующее утро, как ни в чем не бывало, он завтракал, улыбался и спрашивал, пойдет ли она в госпиталь к доктору Харрису и не нужно ли ее подвести.

Все сделали вид, что возможно повернуть время вспять и забыть об этом ужасном открытии, но Мэл не могла притворяться, не могла улыбаться ему как раньше, она с трудом засыпала и просыпалась от каждого шороха, пока, в конце концов, не перебралась в спальню Уилла. Ей все казалось, что он стоит за дверью ее спальни ночами и борется с собой, чтобы не войти.

Это были одни из самых тяжелых полгода в ее жизни, и однажды она не выдержала и попросила графа отпустить ее. Он долго молчал, взвешивая что-то в уме, а после дал ей два года, чтобы осознать и привыкнуть к тому, что рано или поздно она будет принадлежать ему. Через два месяца ее время выйдет, и он придет, чтобы навсегда забрать ее в особняк…

— Тебе скоро двадцать один, — сказала леди Виттория, вырывая девушку из тяжелых воспоминаний.

— Зачем вы приехали? — спросила Мэл. Ей претила эта недосказанность между ними, и осуждение в глазах женщины из-за того, чего она не делала и не могла изменить, но невольно стала причиной.

— Я хочу помочь.

— Помочь? — рассмеялась девушка, хотя смешно ей совсем не было. — Я просила, нет, умоляла вас помочь мне два года назад, а вы сказали, что я сама виновата во всем. Вы уехали, бросили нас там, совсем одних. Мы доверяли вам, я доверяла вам. Я считала вас другом, а вы отвернулись.

Она не ожидала, что и это предательство будет так терзать ее, не ожидала, что в глазах появятся слезы горечи и обиды.

— Прости меня, — зашептала женщина. — Прости. Я только теперь поняла, что не должна была вас покидать.