Проклятие Ирода Великого
Шрифт:
Ирода опередили знатные особы, поспешившие первыми предстать перед могущественным Антонием, вручить ему свои подарки и выразить беспредельную верность Римской державе. Они-то и сообщили Антонию об испытаниях, выпавших на их долю при переходе из Антиохии в Самосату. Знатные особы не пожалели красок при описании воинской доблести, проявленной Иродом при отражении атак «бесчисленного множества врагов». Если бы не храбрый Ирод, заявили они, все они полегли бы на поле брани от рук варваров, так и не увидев божественного сияния, исходящего от покрытого всемирной славой триумвира.
Антоний, подавив последний очаг сопротивления в Малой Азии и казнив Антиоха, провозгласившего себя царем Сирии
– Приветствую тебя, храбрый лев! – уже издали закричал Антоний и, сблизившись с Иродом, заключил его в свои объятия. – Я уже наслышан о твоих подвигах, благодаря которым остался в живых весь цвет Азии, и готов простить тебе твою медлительность, из-за которой мне пришлось одному справиться с коммагенами. Но, благодарение богам, на пир ты не опоздал, – праздничные столы ждут нас!
Так, на плечах женщин, сопровождаемые сатирами и панами, мальчиками, вконец обессилевшими под тяжестью привязанных к их бедрам фаллосов, и музыкантов, Антоний и Ирод вступили в Самосату, улицы которой были заполнены веселящимися и уже изрядно подвыпившими мирными жителями и солдатами. Следов разрушений нигде не было видно. Столица Коммагены, похоже, сдалась без боя. Ирод, оглядываясь по сторонам, с тоской подумал, что таким же сохранившимся, заполненным веселящимися людьми он хотел бы видеть и Иерусалим после свержения ненавистного ему Антигона.
Веселье и попойки продолжались три дня и три ночи. Вино лилось, как из рога изобилия. Мужчины и женщины без различия сословий предавались оргиям, которым, казалось, не будет конца. Даже огромная пиршественная зала – и та превратилась в вертеп. Ирод с неприятно кольнувшей его в самое сердце болью узнал в одной из голых женщин, сидевшей на коленях у мужчины в задранной консульской тоге, Ревекку. Ее большие синие глаза неотрывно смотрели на Ирода в то время, когда руки ее ласкали мужчину. Антоний перехватил ее взгляд и со смехом спросил Ирода:
– Узнал эту красавицу?
– Узнал, – признался Ирод.
– Октавии она не понравилась, а вот Соссию, похоже, пришлась по вкусу. Поэтому Ревекка здесь, а не в Риме. Ну да Соссию недолго осталось тешиться с прекрасной еврейкой – я решил взять ее с собой в Египет.
– А кто этот Соссий? – спросил Ирод, чтобы сменить скользкую для него тему.
– Как, ты еще не знаком с ним? – удивился Антоний и сделал знак рукой мужчине в задранной тоге. Тот немедленно согнал со своих колен Ревекку, оправил тогу и подошел к Антонию и Ироду. – Знакомься, – сказал Антоний, обращаясь к римлянину, – это мой друг и царь Иудеи Ирод, а это Соссий, новый наместник Сирии. Присоединяйся к нам, Соссий, не приличествует мужчине на виду у всех заниматься любовью, когда настоящие мужчины наслаждаются вином – этой чистейшей кровью земли.
За беспробудным весельем и пьянкой Антоний не забывал о делах. Разосланные им по всей Сирии откупщики возвращались с мешками, набитыми
– Выпей с нами, честный Гибреас, – предложил Антоний, наполняя его кубок вином.
– С удовольствием, – сказал Гибреас, принимая кубок. – Твой здоровье, всемогущий маг и чародей, щедрый на самые невероятные чудеса.
Антоний удивленно поднял правую бровь.
– Почему ты называешь меня магом и чародеем и о каких невероятных чудесах толкуешь? – спросил он.
– Потому, – ответил Гибреас, укладываясь на мраморное ложе, покрытое синим бархатным покрывалом с серебряными кистями, и кладя под локоть такую же бархатную подушку, расшитую причудливым восточным узором, – что если ты взыскал с нас две дани, то можешь даровать нам и два лета и две осени.
– О каких двух данях ты толкуешь, честный человек? – Изумлению Антония не было предела.
– О тех самых, которые доставили тебе твои сборщики дани, – ответил, улыбаясь, Гибреас и протянул Антонию свиток.
– Я не знаю ни о какой двойной дани, – сказал Антоний, отклоняя руку Гибреаса со свитком. – Тебе хорошо известно, что я никогда не считаю денег и, тем более, не веду записей моих расходов [189] . Все, что доставляют мне мои люди, я тут же раздаю солдатам. Разве это не так, Ирод?
189
Щедрость Антония к друзьям и воинам стала уже в те давние времена притчей во языцех. Плутарх писал, что благодаря именно этой своей щедрости Антоний достиг вершин власти. Тот же Плутарх приводит следующий пример его расточительности. Однажды Антоний приказал своему управляющему выдать кому-то из друзей, оказавших ему мелкую услугу, двести пятьдесят тысяч драхм – сумму, которую римляне называли decies. Управляющий, желая наглядно показать Антонию громадность этой суммы, разложил ее по всему полу залы. Антоний, проходя через залу, поинтересовался, что это за деньги. Управляющий ответил, что это деньги, которые Антоний велел вручить своему другу. Антоний, оглядев пол, сплошь усыпанный золотом, сказал: «Вот как? А я думал, что decies гораздо больше. Это малость. Прибавь еще столько же».
– Зато я веду подробный подсчет дани, которую собирают для тебя твои сборщики, – сказал Гибреас. – Азия уже уплатила тебе сто двадцать мириад [190] талантов.
– Это много? – обратился Антоний к Ироду.
– Это непомерно много, – ответил вместо него Гибреас. – Если ты не получил этих денег, то поинтересуйся у своих сборщиков, куда они их дели. Если же получил и раздал своим друзьям и солдатам, находящимся сегодня в Самосате, то мы погибли.
190
Мириаду древних греков означал число 10.000. Сто двадцать мириад, т. о., составляли сумму, равную 1.200.000 талантам.
На четвертый день Антоний засобирался к Клеопатре. Ехать в Египет он решил морем. Перед отъездом Антоний устроил небольшое застолье, на которое пригласил узкий круг самых близких друзей. В ходе застолья он поинтересовался у Ирода:
– Что слышно нового о нашем общем с тобой враге Антигоне?
– Антигон все еще скрывается в Иерусалиме.
– Кто из римлян находится теперь в Иудее? – спросил Антоний Соссия.
– Махир с двумя легионами и тысячью всадников, – ответил Соссий.