Проклятие Лермонтова

фон Паль Лин

Солнце уже закатилось, когда я приехал в город, или, вернее, только крепость Георгиевскую. Смотритель сказал мне, что ночью ехать дальше не совсем безопасно. Я решился остаться ночевать и в ожидании самовара пошел прогуляться. Вернувшись, я только что принялся пить чай, как в комнату вошли Лермонтов и Столыпин. Они поздоровались со мною, как со старым знакомым, и приняли приглашение выпить чаю. Вошедший смотритель на приказание Лермонтова запрягать лошадей отвечал предостережением в опасности ночного пути. Лермонтов ответил, что он старый кавказец, бывал в экспедициях и его не запугаешь. Решение продолжать путь не изменилось и от смотрительского рассказа, что позавчера в семи верстах от крепости зарезан был

черкесами проезжий унтер-офицер. Я с своей стороны тоже стал уговаривать лучше подождать завтрашнего дня, утверждая что-то вроде того, что лучше же приберечь храбрость на время какой-либо экспедиции, чем рисковать жизнью в борьбе с ночными разбойниками. К тому же разразился страшный дождь, и он-то, кажется, сильнее доводов наших подействовал на Лермонтова, который решился-таки заночевать. Принесли что у кого было съестного, явилось на стол кахетинское вино, и мы разговорились. Они расспрашивали меня о цели моей поездки, объяснили, что сами едут в отряд за Лабу, чтобы участвовать в „экспедициях против горцев“. Я утверждал, что не понимаю их влечения к трудностям боевой жизни, и противопоставлял ей удовольствия, которые ожидаю от кратковременного пребывания в Пятигорске, в хорошей квартире, с удобствами жизни и разными затеями, которые им в отряде, конечно, доступны не будут…

На другое утро Лермонтов, входя в комнату, в которой я со Столыпиным сидели уже за самоваром, обратясь к последнему, сказал: „Послушай, Столыпин, а ведь теперь в Пятигорске хорошо, там Верзилины (он назвал еще несколько имен); поедем в Пятигорск“. Столыпин отвечал, что это невозможно. „Почему? – быстро спросил Лермонтов, – там комендант старый Ильяшенков, и являться к нему нечего, ничто нам не мешает. Решайся, Столыпин, едем в Пятигорск“. С этими словами Лермонтов вышел из комнаты. На дворе лил проливной дождь. Надо заметить, что Пятигорск стоял от Георгиевского на расстоянии сорока верст, по-тогдашнему – один перегон. Из Георгиевска мне приходилось ехать в одну сторону, им – в другую.

Столыпин сидел, задумавшись. „Ну, что, – спросил я его, – решаетесь, капитан?“ – „Помилуйте, как нам ехать в Пятигорск, ведь мне поручено везти его в отряд. Вон, – говорил он, указывая на стол, – наша подорожная, а там инструкция – посмотрите“. Я поглядел на подорожную, которая лежала раскрытою, а развернуть сложенную инструкцию посовестился и, признаться, очень о том сожалею.

Дверь отворилась, быстро вошел Лермонтов, сел к столу и, обратясь к Столыпину, произнес повелительным тоном:

„Столыпин, едем в Пятигорск! – С этими словами вынул он из кармана кошелек с деньгами, взял из него монету и сказал: – Вот, послушай, бросаю полтинник, если упадет кверху орлом – едем в отряд; если решеткой – едем в Пятигорск. Согласен?“

Столыпин молча кивнул головой. Полтинник был брошен, и к нашим ногам упал решеткою вверх. Лермонтов вскочил и радостно закричал: «В Пятигорск, в Пятигорск! позвать людей, нам уже запрягли!» Люди, два дюжих татарина, узнав, в чем дело, упали перед господами и благодарили их, выражая непритворную радость. „Верно, – думал я, – нелегка пришлась бы им жизнь в отряде“.

Лошади были поданы. Я пригласил спутников в свою коляску. Лермонтов и я сидели на задней скамье, Столыпин на передней. Нас обдавало целым потоком дождя. Лермонтову хотелось закурить трубку – оно оказалось немыслимым. Дорогой и Столыпин, и я молчали, Лермонтов говорил почти без умолку и все время был в каком-то возбужденном состоянии. Между прочим, он указывал нам на озеро, кругом которого он джигитовал, а трое черкес гонялись за ним, но он ускользнул от них на лихом своем карабахском коне.

Говорил Лермонтов и о вопросах, касавшихся общего положения дел в России. Об одном высокопоставленном лице я услыхал от него тогда в первый раз в жизни моей такое жесткое мнение, что оно и теперь

еще кажется мне преувеличенным.

Промокшие до костей, приехали мы в Пятигорск и вместе остановились на бульваре в гостинице, которую содержал армянин Найтаки. Минут через двадцать в мой номер явились Столыпин и Лермонтов, уже переодетыми, в белом как снег белье и халатах. Лермонтов был в шелковом темно-зеленом с узорами халате, опоясанный толстым снурком с золотыми желудями на концах. Потирая руки от удовольствия, Лермонтов сказал Столыпину: „Ведь и Мартышка, Мартышка здесь. Я сказал Найтаки, чтобы послали за ним“».

Прочный Окоп может и подождать: там в середине мая – никаких боевых действий. Тишина. Зато Пятигорск…

Вот так, подбросив монетку, Лермонтов вдруг решил свою судьбу. И сам попросил немедленно привести к себе своего будущего убийцу!

«За девицей Эмили…». Рука с рифмованной плеткой

«В Пятигорске хорошо, там Верзилины», – сказал Лермонтов, приняв решение. С Верзилиными он был хорошо знаком еще по 1837 году, когда ухаживал за Эмилией, старшей, неродной дочерью генерала Петра Семеновича, известной по данному ей Пушкиным прозвищу «Роза Кавказа». «Роза», конечно, с годами не молодела, она была ровесницей Лермонтова, то есть теперь – практически «старой девушкой». Была также родная дочь генерала – Аграфена, Груша, как ее называли, девушка серьезная и незаметная. Третья, общая дочь супругов Верзилиных, звалась Надеждой, ее один из современников описывает как «белорозовую куклу». Представление, что собой являл этот верзилинский цветник, лучше всего дает экспромт, сочиненный Лермонтовым:

За девицей EmilieМолодежь как кобели.У девицы же NadineБыл их тоже не один;А у Груши в целый векБыл лишь дикой человек.

Разобравшись с обоснованием своего пребывания в Пятигорске, Столыпин с Лермонтовым выхлопотали себе медицинские заключения, дававшие право принимать целительные ванны, им даже удалось – вот ведь случайность! – встретиться с начальником штаба войск Кавказской линии и Черномории А. Траскиным лично и получить разрешение лечиться не в георгиевском госпитале, а именно тут, на водах. Одно слово полковника – и ехать бы им подальше от соблазнительного Пятигорска. Но Траскин разрешение дал. Лермонтов и Столыпин были счастливы. Знать бы, где упадешь, как писал Лермонтов после «бального конфуза», соломки бы подостлал…

Все складывалось великолепно. Из гостиницы перебрались в снятый на окраине домик, принадлежавший Василию Ивановичу Чиляеву. Домик был маленький, турлучный, в один этаж, из четырех комнат, две смотрят окнами во двор, две – в сад. Низкие потолки, стены оклеены простой крашеной бумагой, незатейливая мебель – вот и вся обстановка. Но у домика была замечательная позиция: рядом находился дом Верзилиных, где жили веселые сестры, а за их домом – еще один флигельного типа, где поместились Глебов с Мартыновым. В переднем чиляевском доме жил князь Васильчиков.

Разумеется, эта сто лет как знакомая компания активно посещала дом Верзилиных. Там устраивались вечерние посиделки, танцевали, музицировали, читали стихи, забавлялись и всеми способами развеивали скуку. Частыми гостями были молодой Семен Лисаневич, Сергей Трубецкой, Николай Раевский, Лев Пушкин, полковник Антон Павлович Зельмиц, юнкер Александр Бенкендорф. Груша Верзилина собиралась скоро выйти замуж, жених ее носил фамилию Диков. Надин со всеми кокетничала, но приличного жениха пока что не нашла. А Роза Кавказа уже отцветала и потому использовала любой шанс на замужество, но ей – увы – уже никто этого не предлагал.