Проклятие Пифоса
Шрифт:
Эти мысли проносились в мозгу Гальбы, пока он рвался навстречу убийствам — подсознательное знание, инстинктивная реакция, которую внешность Детей Императора воззвала из глубин того, что в древние, объятые мраком невежества времена назвали бы его душой. К ярости от предательства примешалось отвращение. Честь требовала истребить предателей. Нечто менее рациональное требовало выжечь все следы их существования.
Еще несколько секунд болтерный огонь расчерчивал пространство между двумя группировками. Легионеры с обеих сторон замешкались. На глазах Гальбы еще двое Детей Императора пали, сраженные точными выстрелами в головы, тогда
Буквально за секунду до столкновения Гальба закрепил болтер в магнитной кобуре на бедре и взялся за цепной меч. Удерживая рукоять обеими руками, сержант рубанул им из-за головы, вкладывая в удар всю свою силу и инерцию. Ближайший из сынов Фулгрима попытался парировать атаку. Охваченный экстазом битвы, он забыл сменить оружие для ближнего боя, а болтер оказался паршивой защитой от меча Гальбы. Зубья цепи взвизгнули, рассекая ствол, и с влажным чавканьем вгрызлись в череп предателя. Пролив первую кровь, Гальба ощутил удовлетворение. С самого предательства в Каллиниде за Железными Руками оставался должок, и теперь он наконец мог истреблять врагов собственными руками во имя своего павшего примарха.
Разрубая голову предателя надвое, он видел, как зрачки его противника расширяются в агонии и в то же время сияют от возбуждения новизной жутких ощущений. Но в конце концов глаза предателя заволокла смертная тьма, и лишь это по-настоящему имело значение. Гальба рывком выдернул меч из трупа и блокировал выпад другого космодесантника, который перепрыгнул через тело погибшего собрата, целясь своим жужжащим клинком в горло сержанта. Он пригнулся под ударом и с силой врезался в отступника, выбив того из равновесия, а затем, не теряя ни секунды, глубоко вонзил клинок в нагрудник врага.
Железные Руки и Дети Императора рвали друг друга на части. Гальба с головой окунулся в водоворот гремящего керамита и брызжущей крови. Время для него замедлило свой бег. В голове не осталось ничего, кроме сиюсекундных нужд. Он двигался вперед шаг за шагом, от убийства к убийству. Его броня погнулась и потрескалась под десятками ударов, но он отмахивался от них, разя врагов снова и снова. Он разбивал лица в кашу, прорубался сквозь пластины доспехов и укрепленные ребра к черным бьющимся сердцам и навсегда останавливал их.
Сквозь грохот боя прорезался новый шум, набирая громкость и отвлекая на себя внимание. Это был голос, усиленный вокс-рупорами до оглушающего уровня, и принадлежал он машине. И хотя в его жестких неизменных модуляциях не ощущалось ничего человеческого, голос пылко проповедовал, и слова его сквозили леденящей кровь страстностью.
— Пределов нет! — провозглашал он. — Постигните всю истину ощущений, ибо нет для них границ! Дайте волю восприятию, братья. Отдайтесь во власть порока, ибо ощущения есть путь к совершенству! Чем низменнее действо, тем острее ощущения. Что вам говорили? Что все дозволено? Нет! Все обязательно! — на последнем слове громкость резко подскочила. — Что слабые запрещают, мы обязаны объять до конца! Внемлите заветам пророка Саада! Лишь в крайностях — блажь! Лишь в чувствах — истинное знание!
Голос
Дредноут.
Проповеди привели Гальбу в замешательство. В словах явственно звучали жажда и превознесение плоти в самых худших ее формах, чего воин никак не ожидал услышать от дредноута. Голос нарастал, словно загоняя себя все глубже в бездну развращенности. Поскольку от физической сущности воина в саркофаге дредноута почти ничего не осталось, он мог разделить безумное неистовство своих братьев лишь словами и мыслями — вот он и разражался тирадами об абсолютном совершенстве жестокости, словно желая обрести в них высочайший, не постижимый никак иначе опыт.
Натиск Детей Императора внезапно ослаб. Предатели расступились. Гальба благоразумно остался на своем месте. Впереди дверной проем заполонила колоссальная фигура. Дредноут прибыл. Слова его били по умам, а для плоти у него было полно иных приспособлений: могучие ноги, лязгающая клешня и злобно светящиеся двойные лазпушки. Грузной походкой Древний шагал по галерее навстречу Железным Рукам, ни на секунду не прекращая своей черной проповеди. Его фиолетовый корпус, словно болезнь, покрывала золотая филигрань, в сложном орнаменте которой таился пугающий смысл. Нити сплетались в закрученные узоры, и концы их пульсировали, словно вены.
Но даже в новом гротескном облике Гальба узнал гиганта. Древний Курваль, некогда достопочтенный философ войны, в равной мере вещавший о совершенстве и горечи утраты. Теперь же его вокс-рупоры приветствовали Железных Рук скрежещущими монотонными речами, преисполненными неутолимого голода. Он превратился в ходячий алтарь, икону безумного поклонения.
— Ваше отчаяние есть мое блаженство, — произнес дредноут и открыл огонь.
В давке ближнего боя Железные Руки были вынуждены вновь сомкнуть ряды, но теперь, увидев новую угрозу, воины бросились врассыпную. Отделению удалось увернуться от залпа лазпушки, но на командном дисплее шлема Гальбы руны трех боевых братьев вспыхнули алым и погасли.
Прикрываемый с боков легионерами-предателями, Курваль шагал вперед, поливая галерею непрерывным огнем. Мерзкие гобелены и ковер рассыпались пеплом. Гальба бросился на пол и перекатился в сторону. Сверкающий луч прошипел прямо над его головой, опалив верх силового ранца. Еще один брат сгорел дотла.
Железным Рукам не хватало ни численности, ни оружия, чтобы сражаться с Курвалем лицом к лицу. Нужно было устранить его с поля боя. Сорвав с пояса мелта-заряд, Гальба швырнул его под ноги дредноуту.
— Сбросим его, — одновременно передал сержант по воксу.
Отделение отреагировало еще до того, как он успел закончить приказ. Воины видели, как поступил их командир, и все поняли. Все они были смертоносными деталями единой машины войны. Следом за гранатой Гальбы под ноги Курвалю прилетело еще четыре. Дредноут притормозил, выверяя свой следующий шаг, и замер с поднятой ногой. В момент взрыва гранат на глаза Гальбы опустились заслонки. На долю секунды весь мир исчез в ослепительной вспышке плазмы. А вот целый кусок палубы от сильнейшего жара исчез навсегда. Камень и сталь расплавились, и перед Курвалем раскрылась двухметровая дыра.