Проклятие рода
Шрифт:
– Не впервой! – Усмехнулся крестьянин. – С молитвой, да топором вострым… Тихо у нас, любой шорох выдаст, что о четырех ногах кто пойдет, что о двух. Волков лошадка за версту почует, всхрапнет сразу. Сон, как рукой снимет. – И казаку, устраивавшемуся поудобнее возле костра, дабы нести первую стражу.
– Ты, добрый человек, ложись почивать то ж. Войны ж нет покудова. А в санях места всем хватит.
– Не можно слабину давать на походе! – Отказался Болдырь.
– Дело хозяйское. – Не стал уговаривать Ондрейка, тут же улегся в сани, да в сено поглубже закопался и затих.
Кудеяру не спалось. Лежал на спине, широко глаза распахнув,
– Рек он, что Господь вразумит, да и Болдырь согласен, что знак будет. Токмо когда? – Почему-то тоскливо было на душе, скреблись кошки. – И стоит ли в распри мужицкие из-за земли здешней вступаться? За смерть материну не держу уже зла на него. Его и на свете-то не было, дабы за дела родительские отвечать. За Василису? – Вспомнились ласки-поцелуи горячие василька ненаглядного, да вдруг обернулись они слезами жгучими, кровавыми, что вытекали из глаз ее потухших, с тела израненного. Заскрипел зубами атаман, заворочался. Опять полыхнуло в груди болью нестерпимой. – Знать рано еще знаки различать! – Сказал сам себе.
Глава 2. Кивеннапа.
Добравшись до Усть-Охты путники переночевали у словоохотливого Ондрейки Дмитрова, а поутру третьего дня вывел он их на околицу села, скинул шапку, поклонился поясно:
– С Богом, добрые люди!
– И тебе не хворать, православный! Токмо куда идти-то? – Озабоченно отозвался Болдырь, не видя ни пути, не следов человечьих, конных аль санных. Под снежным покровом речная ширь сливалась с берегом единой гладью, упираясь в темную стену леса. – Где дорога-то?
– Да, вона, левей забирай и прямиком в свейскую сторону и попадете. – Показал рукой крестьянин.
– На пути, верст сорок отсель будет, сельцо Кальягал лежит , поменьше нашего – одиннадцать дворов в нем. Там ижорцы живут православные. У них заночуете. В первую же с краю избу заходите, к Антке Васильеву. От меня, мол, скажите. Примет. А после, пред рубежом самым, последняя деревня - Манина весь зовется . Невелика, да вдоль дороги, как улица пролегла. Ну а далее, за речкой, свейская сторона начнется. – Мужик хитро улыбнулся, и продолжил, чуть голос понизив, дескать, не для чужих ушей, только Кудеяру с Болдырем, хоть вокруг ни единой души. – Сперва деревня Иоутселька лежит, «лебединая гряда» по-нашему, токмо, я отродясь лебедей там не видывал, но поболе нашего села будет. Разрослась недавно, как ихний конунг от податей крестьянство свое освободил. За «Лебедями» иное село - Полвиселька, «коленная гряда» по-ихнему. И верно, словно коленца выписывает – и так и этак холмы разбросаны, на каждом двор стоит, меж ними дорога вьется. А уж за ней, на горушке - крепостца выстроена. Кивеннапой кличут. Ижорцы наши сказывали - в прошлом годе свеи камнем укрепляли ее. Там и кордон свейский с пушками, и люди воинские стоят. Мимо той крепостцы дорога далее на сам Выборг идет.
– Что-то не видно ни зги… куда идти-то?
– Пробормотал Болдырь, тщетно вглядываясь в белизну снежного покрова. – Завалило поди снегами…
– По деревьям смотри, соколик. На них зарубки-грани имеются, то отметины рубежи погостов наших, да и крестов, как по всей Руси хватает. Они то ж путь-дорогу подскажут.
– Сам-то ходил на свейскую сторону? – Спросил крестьянина Кудеяр.
– Бывало. До Кивеннапы этой самой, крепостцы, значит. Рыбу возил, там и торговались. Отчего и путь помню. А вот далее – ни-ни.
–
Ночевали в Кальгале. Хозяин стоящего с самого края деревни двора, ижорец Антка встретил сперва неприветливо, но упоминание об Ондрейке, разгладило морщины на его лице. Выслушав просьбу о ночлеге, подумал немного, под звонкий собачий лай разглядывая путников своими крохотными, почти белыми глазами, затем кивнул согласно и отступил вглубь двора, приглашая следовать за собой. Поутру друзья отправились далее. Куда и зачем – никто не спрашивал. Их молчаливый хозяин так и не проронил ни единого слова.
– Манину весь обойдем по лесу. К войне дело, сторожа московская может стоять. Расспросы нам ни к чему. Ондрейка сказал – рубеж по реке идет, вот лесом и выйдем. – Решили по дороге.
Завидев дымок, путники догадались о приближении жилья, разом повернули коней и взяли левее, обходя Манину весь. Продвижение замедлилось. Степные лошади, недовольно похрапывая, осторожно шли шагом, словно опробуя – не соскользнет ли копыто на притаившемся в снежной глубине замшелом круглом валуне, не провалится ли на невидимой гнилой коряге. Через час-другой лес прервался замершим руслом реки. Друзья остановились.
– Вот и рубеж, Болдырь. А там, – Кудеяр показал рукой на другой берег, напряженно вглядываясь в темневший напротив лес, - свейская земля начнется.
– Что? Радостная встреча нас ждет али как? Может, стрелами, да сабельками поприветствуют? А то зарядом свинцовым попотчуют? – Засмеялся казак. – Говорить-то по-свейски не разучился, атаман?
– Не разучился!
– Тогда язык до самой Стекольны ихней доведет, хоть и не нужна она нам вовсе! Я, вона, без языка немецкого, с одной лишь милостью Божьей добрался. А тут… Поехали! – И казак уверенно направил коня через реку.
Что с той стороны, что с этой, лес был одинаков. Молчаливо застыли засыпанные снегом ели, взлетали ввысь стройные сосны, словно корабельные мачты, также чернел густой паутиной тонкоствольный осинник, оттеняя белизну сиротливых берез, те же пригорки и спуски, тот же снег, с притаившимися в глубине валунами и тишина, нарушаемая лошадиным храпом, да звяканьем оружия. Ни одной живой души вокруг, даже белки куда-то все запропастились.
– Словно следит кто-то… - Настороженно оглядывался казак. – Спиной чую, да не вижу.
– Может, волки? – Кудеяр тоже внимательно смотрел по сторонам. Иногда ему тоже мерещилась какая-то мелькнувшая промеж деревьев тень, но разглядеть не получалось. Безмолвие не нарушалось.
– Волков лошади давно б учуяли… - Отозвался казак сквозь зубы. – Эх, стрелой не повалили б…
Верно чутье подсказывало казаку, не одиноки были путники в лесу. Они появились неожиданно, словно отделились от деревьев. Их было четверо. По виду мужики. Одеты в добротные полушубки и меховые шапки, глубоко надвинутые на лоб. Глубоко посаженные глаза темнели из-за широких скул, заросших бородами. На ногах сапоги и короткие широкие лыжи, на поясах мечи и ножи. Двое с натянутыми луками целились прямо в голову, двое с рогатинами наперевес, упирались остриями в лошадиные морды. Прозвучало короткое незнакомое слово-приказ: