Проклятие рода
Шрифт:
– Да черт с ним, путь сидит там! – Отмахнулся от Елены Иван Оболенский. – Они ж с братом спали и видели, как трон из-под тебя выдернуть! Одним меньше стало, другой, глядишь, сам от страха помрет. О Литве надобно думать, со Старицким потом разберемся. Крым волнуется, набегов можно ждать. Пусть сидит, войска бы у него токмо вытребовать, да присяги повторной. Пошли в Старицу Крутицкого епископа Досифея, к клятве церковной привести твоего деверя, чтоб не помышлял о злобном под страхом Божьим. Может, уговорит его архиерей…
Мучила Елену еще одна мысль тайная… Врут все, что сердце материнское знает точно, кто отец ее ребенка, когда с двумя мужчинами ночи делила. И так и этак вглядывалась она в старшего Иоанна, то Василия черты виделись, то любимого Овчины-Оболенского. Хранила
– К своим торопишься? А про другого и не вспоминаешь? – Но немели губы, рот на замок закрывался, ком вставал в горле, не позволяя ни единому звуку вырваться. Лишь взгляд бросала укоризненный, который князем Иваном по-своему понимался - ревностью женской.
Бремя забот государственных все тяжелело, цепями сковывало - не вырваться из них. До детей ли тут? Ночью, прижимаясь к Ивану, шептала иногда:
– Страшно мне, соколик мой…
– Чего боишься-то… - спрашивал сонно.
– Ты вот все в походах не бережешь себя, вперед всех скачешь, а я извожусь, плачу ночами, боюсь за тебя, молюсь, как бы чего не случилось… Одна ведь останусь с деточками малыми…
– Ничего… - обнимал рукой крепкой за нежные плечи, прижимал к себе до ломоты в костях, - мы, Оболенские, могучи. И сами убережемся, и тебя в обиду не дадим. – Всхлипывала Елена, засыпала на груди молодецкой, но тревожно было.
Сигизмунд не успокаивался. Грозные вести пришли с запада, донесли, что вновь к Смоленску литовские рати собираются. На это раз московское войско повел князь Василий Шуйский, а Ваня любимый, как всегда с передовым полком ускакал. Снова сердце женское тоской-тревогой сдавило.
Обманули литовцы, свернули неожиданно, вместо Смоленска стремительно подошли к Стародубу. Осаду начали. Пришлось новое войско собирать на подмогу. В Стародубе пока успешно защищался брат родной Ивана Телепнева – Федор. Гедеминович – последний из братьев Бельских Дмитрий, что поклялся служить верой и правдой и отрекся от родственников, да князь Федор Мстиславский пошли воеводами с ратью на выручку.
Но недаром говорят: «Пришла беда – отворяй ворота…», в Крыму междоусобица закончилась, Ислам-Гирея убил кто-то из ногайских ханов, и на Бахчисарайский престол уселся ярый враг Руси – Саип-Гирей, и сразу ударил с юга, на Рязань.
Широки и бескрайни степи Дикого поля, что примыкают к стороне рязанской. Только не пряностью трав пахла Степь, несло оттуда бедой страшной, смрадом и жутью смертельной, гарью пожарищ, зноем великим, ремнями рабскими сыромятными, кровью, слезами и потом пропитанными. Лишь в русских пределах безбрежность трав натыкалась на утесы лесов дубовых. Открытость границ, незащищенность природой, внезапность и стремительность нападения представляли страшную опасность. По душистым высоким травам пролегали страшные шляхи-сакмы - Муравский, Изюмский, Кальмиусский, извечные пути степных разбойников на Русь и обратно, залитые кровью и слезами несчастных полоняников, угоняемых в вечное рабство, на муки, смерть или позор. Сплошной оборонительной черты не было. Китай, защищая себя с севера, выстроил гигантскую Великую стену, на Руси такой защитой служили леса. Рубили на лесных дорогах деревья, стволом к Полю валили – засеки получались, расширяли овраги, ставили острожки отдельные по берегам рек и речушек, на переправах и бродах забивали мелкие колья вверх остриями. За Ельцом на Быстрой Сосне, за Рязанью на Оке и дальше с разрывами на Серпухов и Нижний Новгород. Сей рубеж оборонительный назывался «берегом». Сидели на нем засечные стражники с близлежащих деревень, по одному с 20 дворов отобранные. Вперед высылались лишь одинокие разъезды сторожей, зорко следивших за всем тем, что делалось в степи. Да разве охватишь это море бескрайнее!
Каждый год ждали орду и почти каждый год она приходила. И зимой и летом. Историки подсчитали, что за первые 50 лет XVI века крымчаки 42 раза ходили на Русь. Исключением были бесснежные зимы, с сильной гололедицей. В такое время татары избегали нападать. Коней своих они ковали плохо, непрочно. Подковы делали из пиленого бычьего рога, привязывали их ремнями к копытам. Лошади скользили на льду, падали, татарская конница теряла главный свой козырь – стремительность и быстроту налета. Зато по снегу, по замерзшим рекам их было не удержать. Накрывало белую равнину темное облако, по горизонту плывущее. Сторожа сразу понимали – крымчаки вышли в налет, гибель и разорение приближается. Тысячи татар идут или десятки тысяч, кто их сосчитать сможет? Летописец и это отметил: «не так часты бывают деревья в лесу, как конница татарская в поле». Каждый татарин вел в поводу двух-трех лошадей, оттого численность орды всегда казалась вдвое втрое больше, чем на самом деле. Одно хорошо, зимой заметить расползающееся черное пятно орды можно было издалека. Летом – хуже. Высокая трава скрывала всадников почти с головой. Да и тактику татарская менялась, к хитрости они прибегали, ибо обширность степей позволяла.
Приближаясь к русским пределам, орда делилась на четыре части. Одна отходила назад и становилась кошем в ожидании других, ушедших на разбой. Излюбленным местом был юрт Акты-Яр, будущая Ахтырка, лежащий чуть в стороне от Изюмского шляха. Задача остававшихся - принять полон, обеспечить отход, ударить по преследовавшим свежими силами.
Три уменьшившихся орды разбегались прямо, влево и направо. Через некоторое время снова разделялись на трое, превращаясь, в конце концов, в партии по 5 человек. Примятая трава от столь малого числа лошадей быстро поднималась и скрывала все следы прохода. Даже если сторожам и удавалось наткнуться на татар в столь малом числе, о ней и давали знать, что часто вводило в заблуждение воевод. А татары, меж тем, проделав этот маневр на крупной рыси, сходились в условленном месте и нападали в гораздо большем числе, чем их предполагали встретить.
Выжигались целые деревни, жителей убивали и уводили в плен, сколько могли. Пленников ждала горькая судьба и цепи – «кайданы». Молодых девушек и женщин продавали в гаремы, остальных мужчин и женщин обращали в прислугу, клеймя лоб и щеки. Огромен мир мусульманский, от скал Крыма до знойных пустынь Африки, от берегов Атлантики до Индийского океана реет зеленое знамя ислама, и везде разбросаны невольничьи рынки, поглощающие сотни тысяч несчастных, обреченных на вечные муки, страдания, рабство, на которых зиждется мощь государств, объединявших безжалостных и кровожадных последователей пророка Мухаммеда. Самых сильных мужчин продавали на галеры, где они должны были, сидя прикованными к скамьям у весел, грести день и ночь. Их всегда держали полуобнаженными и нещадно хлестали прутьями по спине – «червонной таволгой». Одна надежда была у несчастных, что встретятся басурмане в море с казачьими чайкам и победа будет за православным «лыцарством».
Ворвались татары Саип-Гирея на рязанские земли, обагрилась кровью земля русская, заполыхало зарево пожаров, заревел угоняемый скот, заголосили несчастные женщины, по убитым мужьям и сыновьям, оплакивая и свою долю теперь уже навек рабскую.
В одночасье с татарами и другие разбойники пожаловали, даром, что православные - на северские земли налетели казаки заднепровские Естафием Дашкевичем, да жаждой наживы ведомые. По литовской указке действовали. Пограбили и ушли быстро.
Пришлось срочно поворачивать князю Дмитрию Бельскому с ратью, так и не дойдя до Стародуба, на татар. Крымчаки боя не приняли, отступили, осыпая стрелами и оставляя после себя лишь трупы и сожженные деревни. Весь полон, равно, как и угнанный скот, они уже успели отправить заблаговременно до появления русских ратников.