Проклятие рода
Шрифт:
Между тем, пал оставленный без подмоги Стародуб. Литовский гетман Юрий Радзивилл собрал сильную армию, в которой было много европейских наемников - пушкарей и саперов . Они сделали подкоп, заложили мощные пороховые заряды, снесли взрывом часть крепостной стены и ворвались в город. «А того лукавства подкапывания не познали, что наперед того в наших странах не бывало подкапывания» - лаконично отметил летописец, не знакомый, как и оборонявшиеся русские, с европейскими способами преодоления фортификационных сооружений и противодействия им. Погибло 13 000 человек. В плен к литовцам попал сам Федор Телепнев-Оболенский, родной брат Ивана Овчины-Телепнева-Оболенского.
Горе обрушилось на русскую землю. Вокруг Москвы срочно каменную стену возводить начали, вдоль рва в прошлом году прорытого. С четырьмя башнями – Сретенской, Троицкой, Всесвятской и Козьмодемьянской. Сбор объявили «полонянный», выкупать угнанных в рабство, жертвовали кто сколько мог. Владыка новгородский Макарий лично прислал Елене 700 рублей, на словах добавив:
– Душа человеческая дороже золота!
В довершении всего Казань опять откинулась от Москвы. Не обошлось и здесь без происков крымского хана Саип-Гирея. Прежний правитель Джан-Али-хан, прозванный Еналеем, только что женился на красавице Сююмбике, дочери ногайского хана Юсуфа , и проводил все время в объятьях молодой жены, в наслаждении сладостями любовными, оставив и Казань и все дела на карачибека Булат Ширина. Но недолго. Подосланные убийцы зарезали беспечного Еналея, как отбившегося от стада барана. На освободившийся казанский трон прискакал племянник крымского хана Сафа-Гирей, посмотрел на прекрасную вдову Сююмбике, чадра прикрывала манящую спелость ее губ, но глаза красавицы блестели призывно и сладострастно, и новый повелитель откликнулся на зов плоти, тут же пожелав сделать ее своей женой.
Вот и представь теперь, читатель, в каком окружении была Русь во времена детства Ивана Грозного и матери его Елены Глинской. С востока Казань ополчилась, с юга Крым налетами разбойными мучил, с юго-запада Литва грозилась. Внутри грызня боярская, да измены продолжались. Оставалось еще Ливонии и Швеции вмешаться… Бабье ли дело войны вести?
Казанцев отбили с грехом пополам, да с потерями - сперва костромские волости сожжены были, затем муромские. Литовцы снова выступили – Себеж осадили, но воеводы Засекин и Тушин удачную вылазку предприняли, лед на Себежском озере не выдержал, многие из противников утонули, остальное войско разбежалось.
Вновь крымцы пронеслись смерчем по окраинным селам. Срочно посла к хану отправили. Выбор пал на князя Василия Мезецкого, второго воеводу из Путивля. Саип-Гирей обиделся – не по чину, посла унизил, обобрал, поселил в самой бедной сакле на окраине Бахчисарая. Стены навозом лошадиным обмазаны, кровля провалилась, одно окошко и дверь без полотна:
– Кого эта женщина ко мне шлет? Калгу последнего? Пусть живет, как свинья, пес неверный! – Плевался гневно хан.
В Москву приказал отписать, что готов принять богатые дары, требовал примирения с «его» Казанью, а также отправки к нему послами важнейших бояр или князя Василия Шуйского или конюшего Телепнева. – А не то, вступим в землю русскую, и все будет в ней прахом! – Угрожал, и угрозы эти были серьезны.
– Господи, да когда ж все это кончится? – Думала Елена, слушая ханское послание вместе с думой. Как прозвучали слова, что требует к себе Саип-Гирей любимого Ваню послом отправить, не удержалась, заплакала. Лицо рукой прикрыла, чтоб не видели бояре слезы бабские. Дьяк, письмо читавший, закончил и замер в ожидании ответа. Дума зашумела, обсуждать принялась, закачались высокие шапки боярские, лишь великая княгиня молчала, сидела по-прежнему, голову на грудь склонив. Мысли ее метались:
– Господи,
Иван Шуйский шепнул брату:
– Эк, хан вывернул. Иль тебя иль полюбовника требует. Его-то Елена не выдаст, нечто тебя, брат, заставит к поганым ехать? Заодно за Андрюшку отмстит.
– Не пошлет! – Уверенно отвечал старший. – А Андрюшка, дурак он, но вышло все нам на пользу.
– Это в чем, польза-то?
– В том, что проверили одного братца Васильева. Тонка кишка оказалась. Как у всех у них. – Князь Василий кивнул в сторону трона. – Недаром их ветвь младше нашей. Один Иван Васильевич был крепок, отец их. Точно Грозный, а сыновья, племянники, так, поросль мелкая, хлипкая, взойти и заколоситься семенем ядреным не сможет.
– Так ведь Андрюшке и голову снести могут, иль голодом уморить… Не жаль родича?
– Нет! – Отрезал Василий. – Не жилец он. Прыти много, ума Бог не дал. Не сейчас, так потом, не в клети каменной, так на плахе. Горбатого еще подбивал… Хорошо, тот вовремя меня известил. Я и посоветовал ему выдать Андрюшку.
– Ты? – Младший брат в ужасе рот открыл. Перекрестился.
– Закрой хлебало-то! Надует! – Зло осадил его Василий. – Через Горбатого и мы с тобой чистыми остались. Да в чести, вблизи, а не в опале. Вона, где места наши - первыми сидим. – Скосил глаз на Елену. Княгиня находилась все в той же позе, с опущенной низко головой, словно происходящее ее не касалось. – Сидит, переживает за Ваньку своего…
– Ну и я про тоже! – Брат не унимался. – Как тебя пошлет?
– Не пошлет, сказал! – Василий повернулся к Ивану, сверкнул гневно глазами, в лицо задышал. – Ванька при кровати пуховой состоит, или полком передовым скачет командовать, когда пыл любовный передышки требует, а кто кроме меня державой русской управлять будет? Или с главной ратью выступить? Она что ль? – Мотнул головой назад, в сторону трона.
– А не заметил ли ты, как челобитчики все через него лезут? Как Ванька дела к себе прибрать хочет?
– Челобитчики… - Передразнил брата Василий. – Меня больше Бельский заботит! Гедеминовичи! Его надобно на нашу сторону. А эти… Оболенские… - махнул рукавом, сплюнул прямо на пол, сапогом сафьяновым растер, - обступили, стеной тебе кажутся… - головой покачал насмешливо.
– А где они? Один челобитные на перине принимает, а остальные? В крепостях по украинам сидят, Федька в плену литовском, Щепин за сдачу Гомеля в клети каменной. Не стена это, а забор. Все на одной бабе держится, а выдерни ее и рассыпятся, как бревнышки, покатятся головушками из-под топора. А она – баба! Слезлива, гневлива, на расправу скора, да жестокосердия не хватает!
– А царевичи? Подрастают ведь…
– Второй, сам знаешь, блаженный, а первый… Оболенского вышвырнуть с Челядниной, своих приставить, пусть растет пока. Шейка у него тоненькая, в мать. Обломить всегда можно! Мы, Шуйские – старшая ветвь Рюриковичей, мы еще будем править на Руси! А пока, я сейчас бабе нашей слезы оботру! – И отвернулся разом от брата, неторопливо поднялся, на посох опираясь, шапку поправил, поклонился трону и молвил громко, весь шум думский перекрывая сильным голосом:
– Дозволь слово молвить, государыня!