Прокол (сборник)
Шрифт:
Ты извлекаешь из шкафа фужеры, я раскупориваю бутылку, разливаю, и мы выходим на крыльцо. Сидим и дымим.
— Ну, — говорю. — Кайся, лишенец!
— Не гневись, батюшка!
— Кайся, кайся! Знаю я вас, молодых…
Ты корчишь улыбочку, чуть потупив взор, и выдерживаешь артистическую паузу:
— Побойся бога! Я старый, больной человек. Одной ногой в могиле. Тут рехнуться можно — дела, командировки, иногда беру халтуры на дом. У жены — дом, сад, мальки-злодеи. Тоже заездилась. В воскресенье рванули как-то
— А ряшка-то лоснится, — я раздуваю щеки.
— У утопленников тоже. И синеет. Нет, конечно набегает кое-что. А долго ли так протянешь? Мы тут наметились на лето слегка смотаться на все четыре стороны. Так основательно — на месяц. Дом, детей, собаку эту страшную спихнем мамаше, и покатили… Вот, единственная радость осталась… — твой взгляд застывает на опустевшем бокале.
— Так что ж… — я хватаюсь за бутылку.
— Медлить нельзя!
Приняли.
— Хоро-о-ош, — ты встряхиваешься. — Докладывай, твоя очередь!
— Это что же, так-таки и докладывать?
— Ну что ты, впервые замужем? — ты стискиваешь зубы и сжимаешь кулаки. — Как жизнь половая?
Я поперхиваюсь. Ты хлопаешь мне по спине и хохочешь надрываясь. И ты давненько не сиживал так на крыльце, блаженно погрузившись в собственную тупость.
— Какая жизнь! Я уж и забыл, как женщины выглядят. Весь день на работе, по вечерам долбаю немецкий: тут светит в одну совместную контору юристом затесаться… По выходным — на участке. К зиме дом под крышу подвести должен. Пашу, как зверь. А что касается половой жизни, тут надо держать себя в руках, — я многозначительно развожу ладони.
Хихикаем до упаду. Семейные остроты. Хорошо нам в своей тарелке. В последнее время как-то приходится изо дня в день разговаривать с кем-то о чем-то. Будто речь — какое-то средство коммуникации. Вот и вызревает потребность приволочься к тебе и поговорить о нечём. Для души. И вспомнить, что дар речи — это игрушка.
Распахивается дверь:
— Господа! К столу!
Сидим, чавкаем, треплемся. Но не так, как на крыльце. Нас уже трое. Разговоры больше клонят к делам и быту. Ты взял пухлые папки с какими-то деловыми бумагами. Время от времени что-то спрашиваешь, и я с умным лицом консультирую. Хоть какой-нибудь толк от меня.
— И ты так запросто веришь всему, что он несет? — она, прищурившись, спрашивает тебя. Она сегодня в ударе. Кокетничает.
— Мм-м… Да-а, — ты мурлыкаешь про себя. Не понятно, дошел ли вообще до тебя ее вопрос.
Всем телом овладает теплый хмель и чарующая лень. Хорошо так посидеть, не напрягаясь. Неохота думать о делах. Язык невольно настраивается на легкий флирт. Вот и твоя жена рядом. Не женщина, что ли?
— Послушай, рябчик! — я обращаюсь к ней. — Ну, на кой лад он тебе, это тупое, равнодушное животное?
Это о тебе.
— Это точно! — она радостно поддакивает. — Что ни вечер, роется, как крот, в своих бумагах. По-моему, он вообще в жене не нуждается.
— Я ведь заранее предлагал: вышла бы за меня. — Это не ложь. Такой упрек, должно быть, любая от меня слыхала. — Я же неправдоподобно внимателен.
— А я что, спорю? — она тяжело вздыхает и поднимает глаза на тебя. — Но помнишь, он тогда не таким был. — Она весело пихает тебя в бок. — Эй! Правда же, не таким!
Ты замороченно смотришь на нас.
— Что? А-а! Не таким, разумеется. Где уж там! Молод был, бестолков, — ты поднимаешь стакан, привлекая и нас к делу этому, а потом снова погружаешься в бумаги… Понимаю. Хочешь быстрее разделаться с ними, чтоб потом, не дергаясь, расслабиться со мною. А ей-то тоже хочется. Ты весь день на людях, а у нее — сплошные дети, сад, варенья, огурчики…
— Скажу тебе по секрету, — это я опять к ней, — пусть работает! Нам-то что! Мы свое уже отработали. Выпьем же с миром!
— О чем речь! — она отвечает и косится на тебя. — Больно нужен!
Встаю и снимаю гитару со шкафа.
— Ну что, сбацать что-нибудь?
— Почему бы и нет? — она улыбается.
Это просто. Вино, усталость, душещипательная песенка. Знаю, что ей нравится. Чудесно. В ее глазах чуть набегают слезы, в уголках рта на миг задерживается мимолетная улыбка. Велико дело — растравить душу женщине. Еще бы! Похоже, я и сам расчувствовался.
Но не ты. Твое усердие навевает на меня тоску. Собственно, я так же вкалываю. Когда надо. Но сейчас мне хотелось бы от тебя чего-то другого.
И ей хотелось бы.
— Что дальше? Что барышня закажет?
— Не знаю, — она улыбается мне в глаза. — Что-нибудь милое.
Когда ты в последний раз пел именно ей? Наверное, давно. Как кто-либо другой.
— Мадам, — я качаю бровями и таращу глаза, чтобы стало ясно, что это уж сплошнейший бред. — Допиваем вермут и — в путь.
— Как — в путь?
— Просто. Нас ждет дорога. Ко мне домой. Разве не понятно… Начнем с песенок… А он нам ни к чему!
— Он? — она вздрагивает с отвращением и продолжает комедию. — Да ну его…
Тут резко изменяется ее тон и выражение лица. Она касается тебя и говорит:
— Понял? Ты нам не нужен!
— Во те новость! — брякаешь ты.
— Мы покидаем тебя! — сообщает она с вызовом и всем своим естеством ожидает запрета.
— Кидайте, милые мои, кидайте на здоровье, — ты бормочешь, как между прочим, собирая бумаги в кучу. Тут твой взгляд возвращается к нам: — Ну, чего задумались, про винцо забыли?
Ты решительно разливаешь. Бутылка подходит к концу.
— Кто же это забыл! — я хрюкаю. — Сейчас одолеем и тронемся. Ты всем наскучил досконально.