Прокол (сборник)
Шрифт:
В следующий раз… Это как-то логичнее. Я буду более подготовлен к мероприятию психологически, социально и гигиенически. И материально.
Заткнись! Следующего раза не будет!
И женщина не лишена функции. Женщина не прощает.
Клапан избыточного давления
…но кровь по щеке была настоящей. И ужас во взгляде — искренним. Пронзительную боль с корня по вершину можно лишь представить. Но хочется. Ибо…
Жанетта не настоящая.
Вестард — он самый.
Она лежит на твердой деревянной скамье и
Мы любим быть непобедимыми.
Лодыжки Жанетты вкованы в кольца на полу. Шарф через ее рот глубоко врезается в щеки. Эшварт залпом свалил ее прямо с порога: в деловито-клетчатом серо-буром пальто, скрывающем зеленый вельветовый юбочный костюм, в колготках под загар и коричнево-кожаных сапогах.
Он ступает целенаправленный шаг в сторону лица Жанетты, и ей не удается не шарахнуться. Но долгую прелюдию с острыми предметами у горла и кнутом по нагому телу он на этот раз проскочит. Не так, чтоб не нравилось, нет: времени мало. Окна заперты, жалюзи опущены — это он уже проверил. Так же, как замок колодок. Но хронометр тикает.
Эшварт грубо разрывает пальто Жанетты над ее грудью. Не задерживаясь на наслаждении лицом, он поднимает кофту до выреза пиджака и изымает из кружевных чашечек… Есть! Женщина вся в уличной одежде — только голая, бледная, беззащитная грудь с жалкими, из-за внезапной прохлады и страха впавшими румянами над тряпьем — как плотва на Чудском льду. Нет, совсем без плетки не выйдет! Эшварт эстет. Ст'oит лишь вообразить, как они дрожат под кнутом…
Не лошадиный же хлыст… Латексная бахрома. Но прямо по соскам — толк есть! Жанетта старалась не кричать… Очень старалась! На этом и хлыст Эшвартом исчерпан. На последок пару раз врезав прямо в лицо, наслаждаясь скрипом колодочных петлей, болезненно втершихся под кистями Жанетты, он бросает плюшками баловаться.
Переместившись между колен Жанетты, которым не удается не зазвенеть кандалами, он запихивает руки под пальто и юбку, хватает колгошью резинку и рвет. Безжалостно. Одним треском через сапоги вплоть до острых каблуков. Ткань еще покрывает колени, обнажая лишь белые бедра и кружевные трусики. Эшварт медленно отлупляет капрон под загар с горячей кожи, в которой врезались красные отпечатки беспощадного рывка.
Он обожает короткие ноги Жанетты. Мускулистое бедро завершается стройной ренессансной коленкой. Крепкая икра доводит до филигранно выточенной мраморной лодыжки с пяточкой номер тридцать четыре — вогнувшей целый размер в один лишь головокружительный свод. Но что его полностью заводит: упругое бедро Жанетты сейчас беспомощно свисает ляжкой с бедренной кости — нагая и вялая. От ягодицы до точеной коленки: когда Эшварт ее пошлепывает, она шатается. На колене мелькают веснушки…
Вдруг белые, горячие, миг назад уже сдавшиеся ноги опять отчаянно напрягаются — в тщетных стараниях задержать трусы. Эшварт оттягивает их лишь на вершок — так ему по душе.
В пучке соломенно-желтого тростника в устье словно выласканных из гипса бедер намыты сладко-белоснежные сугробики кожи, меж которыми дразняще извиты алые лепестки. Эшварт блаженно сплавляет свой шершавый палец по скользкому
Эшварту нравится. Он лакомо целует собственный палец и снова давит его вглубь. Но полумесяц не поддается. Он не эластичен, не мускулист — как колечко там ниже… Плева слегка кровоточит. Жанетта бесится и немо кричит. Она уже не владеет. И Эшварту нравится все больше. От пальца на языке остается вкус крови…
Слезы струятся через щеки Жанетты.
«Хочешь, чтоб не разорвал?»
Жанетта неистовствует подтверждающе. И Эшварт тыкает все хищнее.
«Тебе повезло со мной», он шепчет, «я пощажу тебя! Только проси, чтоб пощадил!»
И она просит. Голоса у нее нет. Плечи Жанетты закованы в колодки: она мостиком поднимает со скамьи пыток нижнюю часть — и открывается прямо перед глазами Эшварта: пожалуйста, щади, умоляю! Ниже обрамленной белоснежными барханами воронки, где муравьиный лев только что искусал палец Эшварта, находится… Но провисшая нижняя линия бедер, переходя в мускулистый зад, смыкается над всей красой.
«Если сдашься, я тебя пощажу.»
И она сдается. Освободив ее щиколотки от оков, Эшварт перекидывает веснушчатые колени через плечи. Трусики больно врезаются в ляжки — едва над белыми ягодицами, внутри которых прямо под бело-алой лепестковой лодочкой нежная кожа стекается вместе — собрана солнышком, тесно сжата, в венке золотых пушинок…
Он касается пальцем, и солнышко сокращается как ужаленное. Отпор крепкого кольца мышц пьянит. Эшварт нажимает и отпускает, вновь нажимает. Упругое кольцо Жанеттиной плоти отталкивает его, как батут. Пока он наконец уже не отпускает. Он упорно преодолевает сопротивление, пока горячий жгут не обхватывает его палец. Немой крик Жанетты подтверждает успех Эшварта. Он унимается и возобновляет победный поход. На этот раз отпор спокойнее, и он попадает в раскаленно-глубокий колодец. Один палец.
А два?
Шаг за шагом удается круглое мускулистое колечко растянуть продолговатым: вправо, влево, вверх… Лишь сейчас он замечает: и на самом пороге приоткрытых глубин таится веснушка!
Двое прошли. А три? Четыре?
«Молчи!» он шепотом кричит, но наконец-то расслабли узы щек. Жанетта танцует и поет. Вслух — не так, как Эшварт приказал.
И он бьет. На полу ничего подходящего под рукой не находится, только ноут-сумка самой Жанетты. Твердоватый предмет обрушивается на колодки. И Жанетта опять пляшет! Для Эшварта! Ее левые пальцы ободраны. Но слезы сейчас текут тихо. Кипит только Эшварт…
После Эшвартого удара не встают. Он много ударял по жизни. Не размышляя. Размышление есть поражение. Эшварт знает. По морде хочешь?! Удовлетворить тебя проще, чем переспросить.
Но на этот раз — кого?! Эшварт! Очнись!
Он не чнется. Он глубоко погружается в Жанетту. Под полумесяц, который обязался щадить. Ниже нетронутых дразнящих лепестков, что в ритме толчков раскрываются как задыхающийся рот. Вновь и вновь. Он блаженно наблюдает основание древа под самый корень раздвигая сухую, чистую, алую, лучисто собранную почву, что обнимает его туго как прибрежную сосну. Туго и больно. Меж двумя округлыми, белыми дюнами. Которые терзает землетрясение. Жанетта по-младенчески отчаянно дрыгает ногами, и Эшварт едва удерживает ее напряженные бедра. Чем правдивее, тем больнее.