Пронзающие небо
Шрифт:
— Понятно! — с горечью воскликнул Алёша. — Стало быть, так никогда и не соберетёсь… Так и останетесь здесь! Так же, как и те, на улицах Дубграда — шумящие о своих делишках, на брегу вечности. Вы — их уродливое Зеркало.
И тут он понял, что стоит на берегу моря Мёртвого мира. Собственно, при слове «море» сразу представляется некий необъятный, наполненный водами простор. Здесь же никаких вод не было. Была непроницаемо-чёрная, простирающаяся до клубящегося мраком горизонта, гладкая каменная поверхность. Составляющие её камни были гладко отточены, и точно друг другу подогнаны — так что скорее это походило на исполинскую мостовую. Пристань представляла чёрную выпирающую бессчётными шипами глыбу, и среди и шипов и наростов высились
— Что ж вы у меня плавности форм учились, когда она и у вас есть?! Над головой — хоть и мёртвое небо, а всё ж… А эти камни — поглядите на их гладкость!.. У них учитесь!
Алёша спрыгнул на каменную поверхность моря, выдернул из неё несколько камешков — показал стоящим на брегу. А там вновь все попадали на колени, и слышались восторженные, дрожащие от благоговения голоса:
— Он ходит по воде! Взгляните только — он ходит по воде! Чудо! Чудо! Взгляните на него!..
— Ох, да нет тут никакого чуда… — отмахнулся Алёша. — Каждый из вас может ходить точно также. Ведь, насколько я понимаю — ваши тела ненамного тяжелее моего.
— Только Боги могут ходить по этой поверхности…
— Предрассудки! А ну, пусть один из вас прыгнет! Не бойтесь — я не дам утонуть.
Нашёлся некий смельчак — прыгнул. При его падение разлетелись каменные брызги, и несколько из них ударили Алёшу в лицо — в глазах мрак, искры — он едва не лишился сознания, а тут нахлынули безразличные к чужой смерти голоса:
— Он утонул! Этого и следовало ожидать!..
Алёша быстро стёр кровь, огляделся — действительно, того неведомого уже не было — он погрузился под каменную поверхность, которая ещё слабо колыхалась от его падения. Алёша горестно вскрикнул, пал на колени, усиленно принялся разгребать камни — в кровь ободрал пальцы, совсем истомился, но смог раскопать лишь совсем небольшую ямку, которая, тут же затянулась, а с набережной по прежнему восторженно вопили:
— Только Бог может ходить по водам! Бог пришёл, Бог озарил нас, и он уже уходит! Прощайтесь поскорее с Богом!..
Алёша не слушал их — шипел на Чунга:
— Ну, и что же ты не помог ему?!.. Тоже мне — дух всемогущий!..
Чунг спокойно золотился над его головой — никак не реагировал на эти восклицания. Впрочем, Алёша вскоре и сам успокоился, и даже и позабыл о том безвестном, ушедшем на дно. Он кричал, всё увеличивающейся толпе знати:
— Ну что — не можете, стало быть, покинуть своё существование?! Страшно?! Слишком привязались к этим уродливым каменным формам, да?!.. Ну и оставайтесь!.. Молитесь теперь на меня! А вам то всего лишь и надо было — поверить, что — это не вода, а камни. А-ну вас!
Алёша махнул рукой, повернулся, и, как можно спешно в тяжёлом своём состоянии, зашагал прочь. Но вот окликнул его один выделяющийся среди иных отчаянностью голос:
— А как же я?! Возьмите меня! Помните — ведь это я вывел вас из лабиринта!
Тут и Чунг подал голос:
— Советую тебе идти или, если угодно — плыть, вместе с «кораблём». Вспомни — сейчас совершенно безветренная по их меркам погода, а впереди — шторм. Корабль — хоть какое-то убежище; один на этих просторах — ты попросту будешь разодран на части.
Алёша резко развернулся — и выкрикнул, борясь с беспричинными, леденящими приступами леденящей злобы:
— Хорошо — поплыву на судне! И ты… если тебе так угодно
Итак, он вернулся к пристани, и, цепляясь за многочисленные режущие руки выступы, взобрался на уготовленное ему судно — это судно имело светло-серый цвет, и отдавало волнами холода, так что нетрудно было догадаться, что оно связано с северным берегом. Коробка эта имела в поверхности своей прорези, из которых высовывались и неотрывно глядели на него лица, настолько иссечённые ветром, что в них уже не осталось никаких человеческих черт — они напоминали бесформенные каменные глыбы. Из недр «корабля» несло невыносимым смрадом, а потому Алёша отверг предложение забраться в одну из этих прорезей, а взобрался на самую крышу, где не без труда нашёл свободное от шипов место, и уселся в него — тут новые восторженные выкрики с пристани:
— Чудо! Все видите новое Божественное чудо?! Он сидит на парусе!..
Алёша не нашёлся, что тут ответить, и только склонил голову, ожидая, когда же начнётся «плавание». Наконец крики с берега достигли такого предела, что он вынужден был зажать уши — тут же шипастая эта коробка резко дёрнулась, и Алёша едва не напоролся на один шипов — потому ухватился в эти наросты обеими руками, и дальше сидел так, пытаясь сохранить равновесие при довольно сильной качке. «Корабль» вначале двигался едва ли быстрее идущего человека, но постепенно скорость нарастала, и вот уже несётся он как хороший скаковой конь. Встречный ледяной ветер хлестал нещадно, тоже усиливался, звенел в ушах, и различались уже в его звоне зловещие заклятья; какие-то тёмные — толи вихри, толи духи носились над каменной поверхностью, а сама поверхность уже не была гладкой, но дыбилась, и издавала оглушительный грохот. Неожиданно часть шипастой поверхности откинулась в сторону, и из люка этого выглянул прежний Алёшин проводник — он истово принялся его благодарить, а сам неотрывно глядел — как это он сидит на "парусе".
— Ну дальше то что?! — согнувшись от ветра, кричал Алёша.
— А?!
— Что дальше то делать?
— Теперь величайшее счастье — то, о чём я прежде и думать не смел. — радостно зачастил провожатый. — Теперь буду плавать от берега к берегу!..
— Ну так я и думал — на большее ты не способен. Ко Вратам только я и Чунг пойдём…
— Да, да — конечно. Разве же осмелюсь я при жизни…
— Ну всё довольно! — раздражённо выкрикнул Алёша. — Убирайся ты… — он заскрежетал зубами. Перепуганный проводник уже собирался захлопнуть крышку обратно, но Алёша остановил его. — Подожди — здесь становится совсем невыносимо. Пожалуй, придётся спуститься в ваш смрад…
И действительно — тёмный, несущийся на него воздух полнился небольшими, стремительными камешками, которые уже успели высечь несколько царапин на Алёшином и так покрытым синяками лице; он приподнялся и, с трудом удерживаясь за наросты, шагнул вниз во мрак и смрад. На него нахлынули перекошенные стёртые лица, потянулись к Божеству руки, но Алёша брезгливо отмахнулся и выкрикнул:
— Не прикасайтесь ко мне! Не приближайтесь! Отойдите!.. Идите все прочь! И приказываю вам — про-очь!!!
Испугавшись гнева Бога, все эти угловатые, перекошенные создания разбежались, расползлись в кривые коридорчики, закутки — возбуждённые их голоса были поглощены всё нарастающим снаружи грохотом. «Корабль» трясло; Алёше пришлось ухватиться за какой-то выступ, чтобы не упасть.
От стен исходил нестерпимый холод, насквозь продирал и без того уже окоченевшее тело — боль выкручивала наизнанку — Алёша чувствовал, что в каждое мгновенье может утерять связь с тем миром, где была Оля. Обмороженное сердце не хотело гнать отравленную кровь, замирало, и за каждый новый рывок приходилось бороться, напрягать волю. Вот с трудом, едва выговаривая слова, произнёс:
— Чунг, хоть бы ты помог — согрел своим светом…
— Я стараюсь, Алёша — сейчас я все силы отдаю этому, иначе тебе было бы много хуже… Тебя бы вообще уже не было…