Пронзающие небо
Шрифт:
Все вперёд, вперёд… Тропинка ютилась под мохнатыми еловыми ветвями. Ветви эти широкие, древние — они туманными стягами, нависли над головами ребят. А снега под елями почти не было — весь снег лежал на мощных ветвях… Стало уже совсем черно, и если бы ни Жар — ребята не сделали бы больше ни шага, но и так — несколько раз спотыкались о кривые корни. Вскоре они и с тропы сбились, а может, тропа и вовсе исчезла в неглубоком, кое-где обнажающем землю снегу…
— Оля, а что тебе прошлой ночью снилось? — разбил печальную тишину
— Давай остановимся… дальше идти нет сил… я тебе все расскажу, — проговорила, оседая под одной из старых елей Ольга…
Алеша уселся рядом:
— Ну, так что же?
— Снежинки мне снились: много, много снежинок…
— И что же ты — мерзла, среди этих снежинок?
— Нет, мне было тепло, я сама была маленькой снежинкой, а остальные снежинками были моими подругами-сестричками, я разговаривала с ними и смеялась, у них такие тоненькие-тоненькие голосочки; знаешь — словно колокольчики.
— Счастливая… — совсем несчастливо произнес Алеша и задумался, потом вскочил. — …Эх, что ж сижу то! Ведь так совсем закоченеем!.. Я тут ель повалившуюся приметил — только что проходили — вот от неё то и наломаю, а ты, Оля, здесь посиди… Сейчас, сейчас…
Он повернулся, и бросился в черноту — сразу без следа исчез — словно злое волшебство, словно Море Забвения его поглотило; и тут уж Оля не выдержала: хоть и негромко, но вскрикнула, вскочила. И снова поблизости завыл волк — тут же заунывный его, леденящий вой подхватил второй, третий… десятый… двадцатый… весь лес вдруг прорезался этими смерть сулящими воплями. Оля пошатнулась, прошептала:
— Правда — слабенькая я… Вот совсем перепугалась, и ноги уж не держат… Да что же это я — не знала разве, на что иду. — и тут же, уже громче. — …Алёшенька, ты только не злись на меня пожалуйста, но нам же вместе надо быть. Алёшенька, позволь — я тоже с тобой веток наломаю…
Сделала ещё несколько шагов в этой черноте, и вот засветился Жар, вот и Алёшин размытый контур промелькнул. Юноша чувствовал очередной, и более сильный нежели прежде приступ ранящего сердце льда; и он скрежетал зубами, и ничего не отвечал — но все свои силы, упорно направлял на ломку ветвей; он хватался и за большие и малые, резкими рывками, порою перенапрягаясь дергал, и ветви ломались, падали под ноги, он же бросался к следующим. Оля стала подбирать уже сломанные, и не отставала от него ни на шаг… Наконец Алеша утомился — тяжело дышащий, едва не задыхающийся, остановился.
— Довольно, Алёшенька. — молвила Оля, которая уже едва удерживала набранную охапку.
— Да, довольно! Довольно! — вскрикнул, схватившись за сердце юноша, и, покачиваясь, зашагал обратно к присмотренной ели.
Оля всё старался как-либо не рассердить его, однако — надо же! — опять подвернулся корень, и повалилась, рассыпала ветви, Алёша уже нависал над нею, холодом веял, выругивался:
— Да что ж ты — растяпа такая!
— Алёшенька, я всё соберу…
И
— Ты, Оленька, иди, а я сам соберу… Видишь — опять прорвалось…
Оля не смела его ослушаться и отползла к той ели, которую они выбрали изначально. Ей казалось, что ничего в этом плохого нет — всего-то пять-шесть шагов их разделяло. Однако и этих пяти-шести шагов было достаточно, чтобы Алёша растворился в черноте — девушка слышала какой-то треск, но он валился как-то разом со всех сторон — и не возможно было понять: Алёша это или ещё кто…
В это время волки вновь принялись выть, и даже ещё сильнее, нежели прежде.
— Алеша, Алеша, Алёшенька… — одними губами шептала Оля, а в голове билось: "Только криком его не зови, а то ведь опять злоба-боль. Не кричи — ты же знала, на что идёшь…"…
…Но в следующее мгновенье, что-то с силой ударило в ствол ели, о которой она сидела облокотясь — над самым ухом — скрежет клыков, и тут девушка вскочила, и закричала:
— Алеша! Алеша! Где ты?!
Тут появился сам Алеша, в руках которого провалом в пустоту, чернела охапка собранных ветвей.
— Ты что кричишь?! — накинулся он на Ольгу.
— Волки…
— Волки… волки. Что кричишь то? Хочешь, что б нас в Еловке услышали?! Прибегут ведь сразу, не беспокойся.
— Извини, я больше не буду, — проговорила Оля.
— Не буду! Не буду! — вдруг подхватил её голос Алёша. Вот вывалились из его рук охапка, на колени перед нею пал, и, обнимая её колени зашептал. — …Не могу, не могу так больше — между тьмой да светом метаться!.. И за что мне такая мука, Оленька… За что тебя то мучаю… Уж лучше бы и замёрз сразу в лесу…
— Не говори так!.. Ты… Ты мне Солнце — ты знаешь это…
— Ну и хорошо, хорошо — сейчас подожди, успокоюсь…
Алёша отстранился от её коленей, и поднялся, некоторое время, тяжело дыша стоял. Надрывались волки — но эти, любящие друг друга, не обращали на них внимания — вот наконец Алёша прошептал:
— Ладно, пора ужин готовить… хотя я чего-то так устал… уф! — Он повалился в проеме меж корней, рядом с Ольгой и проговорил слабо. — Весь день шли… ноги гудят, голова гудит…
— Лежи, лежи, — проговорила заботливо Оля, — лежи отдыхай, я сейчас сама все сделаю и костер разведу, и ужин состряпаю…
Алеша смутился от этих слов и сам от себя такого не ожидая, поборол усталость и поднялся.
— Я тебе помогу, ты ведь тоже устала весь день идти…
— Отдыхай, отдыхай, — успокаивала его Ольга, — я не устала, я могу долго так идти, ты не смотри что я девушка… — тут она покачнулась, и Алеша бережно подхватил ее и усадил у ствола.
И сам принялся выбирать ветви, что потоньше, сложил их шалашиком, потом достал из кармана огниво и долго провозившись с ним, зажег наконец небольшой костерчик. Подложил несколько крупных еловых ветвей…