Пропавшие без вести
Шрифт:
— Паразиты! — звенел между тем тот же голос. — Клеймо убийц на ваших звериных мордах! Гнить вашей своре без чести! Дерьмом и могилы ваши завалят!..
— Иван! — окликнул Баграмов дежурного санитара.
— Кто меня?! — отозвался из мертвецкой гремящий голос. — Кто зовет? — повторил он, и запертая снаружи дверь с немецкой надписью «Leichenhalle» [26] дрогнула от ударов…
— Иван! Поди поскорее! — позвал Баграмов, кинувшись навстречу дежурному санитару и гулко стуча клюшкой о цементный
26
Мертвецкая.
— Кому бы там?! — солидно, по-волжски окая, сказал санитар. — Не должно быть!
Его спокойствие отрезвило Баграмова.
— Слышишь? — спросил он в то время, как стук из мертвецкой раздался сильнее.
— И то ведь… Кого же туда занесло?
Они подошли к злосчастной двери. Баграмов отодвинул засов. Дверь с силою распахнулась, едва не сбив его с ног. Со страшно пылающим взором, голый и возбужденный, выскочил в коридор костлявый «мертвец» с торчащею бородой и встрепанными волосами.
— За мной! За родину, все за мной! — кричал он. — Гони их, дави! Отомстим! Гранаты!.. Вперед, в штыки!.. Ура-а!..
— Стой, голубчик, стой, стой! — удерживал его санитар. — Ну куда ты, куда?! Погоди, успокойся…
— Пусти! Проклятый фашист! Убийца! Палач! За мной, товарищи!.. — в бреду бушевал «воскресший».
Он не на шутку схватил санитара за горло. Баграмов вдвоем с санитаром насилу скрутили бунтовщика…
— Видно, в твою палату его, папаша? — сказал санитар.
— Давай уж в мою, — согласился Баграмов, ощутив сухой жар всего тела, сжигающий бывшего мертвеца…
Они втащили его, обвисшего и уже обессиленного борьбой, в изолятор.
— Как же с койкой, папаша? — спросил санитар, окинув взглядом кровати, на которых уже не было места.
— Сюда, — указал Баграмов свою койку.
— Ведь голый…
Баграмов скинул с себя шинель и укрыл больного.
— Скажи! Как его выносили, так он будто мертвый лежал! Нипочем не признать бы, что жив! И фершал записку дал, — качнул головой санитар.
— За мной! — вдруг снова на всю палату выкрикнул бывший покойник, порываясь вскочить. — Гони их! Круши! За мной!
— Ты лежи-ка. Попей, — успокаивал бунтаря Баграмов, подав ему кружку с водой. Тот жадно напился.
— За родину, на фашистов, ребята, ура-а! — раздалось из другого угла палаты…
— Ур-ра-а! — подхватил «воскресший».
— Ура-а-а-а! — кричали они оба вместе…
— Весело тут у тебя, папаша! — усмехнулся коридорный санитар. — Вот ведь по правде душа-то как у народа кипит!..
— Кипеть-то кипит… А сколько из них туда, «на горку», снесут! — Баграмов кивнул в сторону кладбища. — Ты с ними минутку побудь. Я пойду доложу про «чудо». Кто там дежурит?
— Чернявский.
— Вот и отлично! Пойду доложу.
— Илья Борисович доктор правильный, — подтвердил санитар. — И в закурочке никогда не откажет. Заодно уж стрельни на двоих.
Глава
«Воскресший мертвец» в тифозном изоляторе у Баграмова оказался самым беспокойным больным. Доктор Чернявский говорил, что это, может быть, единственный в своем роде случай, когда сыпной тиф спас человека от смерти и, можно сказать, воскресил из мертвых: проникнув в кровь умиравшего Ивана Балашова, тифозный яд, по словам врача, с одной стороны, изолировал сознание больного от гнетущей реальности плена, с другой стороны, мобилизовал на борьбу с инфекцией все последние силы его организма, и их, затаившихся где-то в глубинах человеческого лабиринта, оказалось еще достаточно, чтобы жизнь закипела ключом и остывшее тело согрелось борьбой, которая запылала в сыпнотифозной крови.
— Этот редкостный экземпляр природного парадокса может служить наглядным примером отрицания отрицания в диалектике человеческого организма. Глубочайшая тема для медицины! Знаете, Емельян Иваныч, мы здесь встречаем порой такие опровержения общепринятых истин, что диву даешься!.. А ведь, вероятнее всего, мы и сами не будем живы и все то, что видим и узнаём, умрет вместе с нами, — сказал Чернявский.
— Не все же, Илья Борисович, мы умрем, кто-нибудь да останется жив!
Чернявский с сомнением качнул головой:
— Не знаю. Быть может, отдельные личности… Я так считаю, что у фашистов есть свои «контрольные цифры» уничтожения советских людей по каждому лагерю, есть направленность, организация и система… Вырваться будет трудно. Однако бороться необходимо. Главное — молодежь погибает. Вот за кого особенно больно… А мы-то, может быть, даже и крепче их…
Гнусная и длинная грязная ругань во время этого разговора вдруг разнеслась по палате.
— Это кто так старается? — спросил врач.
— Главный повар, большой любитель такой декламации.
— И повар попал! — сказал Чернявский. — Да, тиф не щадит!
— Сегодня доставили… — сообщил Баграмов. — Если бы вы видали! Когда его принесли, как народ разъярился! Поступает ведь много больных из рабочего лагеря. А этот на спор с немцами черпаком по шее с одного удара убивает людей. Получает за это пиво и сигаретки. Больные его прикончить хотели… И я-то не знал, что это за тип, еще за него вступился…
— И откуда берутся такие?! Ведь он и родился-то при советской власти!
— Говорят, уголовник. Сидел в тюрьме за поджог и ограбление магазина. Фашисты освободили.
— Н-дда, мордастый! — разглядывая повара, ответил Чернявский.
— Человечину жрет — с кухни продукты с немцами пропивает. В полицию и на кухню гитлеровцы специально набрали таких «потерпевших от коммунистов».
— Ну, тиф им пощады не даст! — сказал врач. — У слабых редко тиф протекает с бурной реакцией, чаще завершается лизисом. Я обратил на это внимание еще во время гражданской войны: чем человек истощеннее, тем, как правило, тише, как будто в спячке. А эти больше кричат, шумят, буйствуют, но зато и ломает их чаще… Как у него температура?