Пропавшие без вести
Шрифт:
И он угадал — в секцию заглянул на мгновение Кострикин, кому-то в дверях кивнул. Поднялся, тотчас же вышел наружу Павлик, через минуту и он появился в дверях и сделал таинственный знак, после которого все молодые врачи вдруг собрались и вышли «гулять»…
«Вот так история! Вот так сюрпризы бывают на свете! Нужно внезапно прийти в аптеку и так поставить вопрос ребром, чтобы этот Юрка не смог отвертеться! — решил возмущенный Баграмов. — Ссылаются на полицию, на поваров. Там подонки советского общества, там немцами собрана самая мразь, а врачи, фельдшера как будто и не причастны.
Захватив заявки врачей, Баграмов наутро пошел в аптеку, которая помещалась в другом лагерном блоке. Мысленно он подготовил весь разговор с Юркой.
Оба аптекаря знали в лицо Баграмова, и в знак радушия перед ним раскрылись разом кисет и жестянка с махоркой.
— Закуривайте, садитесь, — предложил аптекарь Гриша Сашенин.
— Все ждем, что зайдете. Вчера я на Ленинском вечере мечтал познакомиться с вами, да дельце одно помешало, — сказал Юрка Ломов.
— Конечно! На что нам Ленинский вечер, когда подвернулся удачный «калымчик»! — со злостью сказал Баграмов. — И ведь, по всей вероятности, комсомолец?!
— Член партии, — растерянно сказал Юрка.
— Да постыдились бы говорить, черт возьми! Калымщик! — выпалил Емельян.
— Гриша, выйди, пожалуйста, на крылечко, взгляни направо-налево, — сдержанно попросил товарища Юрка. Сашенин накинул шинель и послушно вышел.
— Емельян Иваныч, да вы не спросили Кострикина, что ли, какой был «калым»? — огорченно задал вопрос аптекарь.
Но Емельян уже прорвался:
— А мне безразлично, какой! Я в долю не собираюсь! И удивляюсь, что молодой товарищ, который себя не стесняется называть коммунистом…
— Емельян Иваныч, да это же рыбий жир для больных!.. Три литра рыбьего жира для слабых! Емельян Иваныч! — отчаянным шепотом зашипел аптекарь.
Баграмов остолбенел.
— Рыбий жи-ир?! Для больны-ых?! — воскликнул он так же шепетом.
— В этом и весь «калым», — успокаиваясь, пояснил Юрка.
— Ну, простите меня, если так, простите… — сказал Емельян. Он даже смешался. Ему стало просто совестно.
Как он глупо попался!.. Поддавшись вишенинским рассуждениям, вдруг изверился в честных людях, ворвался в аптеку и нахамил, оскорбил ни за что молодого товарища, который без шума, тихонько, делает самое, может быть, важное дело, какое только возможно в этих проклятых условиях.
— Извините, не думал, что вы чудотворцы в аптеке, — добавил Баграмов.
— Это не мы, а «приятель Адольф», — усмехнулся Юрка — Он раздел и разул арийцев, а мы их слегка одеваем! Простая коммерция! — Он, видно, понял Баграмова и его состояние и тактично смягчил все шуткой.
— Постойте, Юра. Что «дружок Адольф» без штанов оставил арийцев, это понятно. Что немцы в таком райском виде щеголять не согласны, тоже естественно. А где же у нас фабрикант готового платья? — спросил Емельян, с благодарностью подхватив его шуточный тон
—
Баграмов усмехнулся.
— Вызвать джинна, слугу Аладдиновой лампы, — и все, что потребуешь, будет сделано?
— Есть такой джинн, что многое может, — значительно сказал Юрка.
После того, что только что произошло между ними, Баграмов чувствовал неудобство ломиться в чужую тайну.
Но Ломов заговорил с ним сам, намекнув, что ему известна история с заменой Гладкова и отправка старших, что больше того — именно здесь, в аптеке, именно он, Ломов, с другом переносят на десять экземпляров те примечания, которые пишет Баграмов на полях «Клича».
— Мы с Гришей уже говорили, что жить бы вам с нами, в аптеке. Спокойно! У нас даже Лешка Гестап тут ни разу не был, — сказал Юрка. — Зачисляйтесь помощником фармацевта. Леонид Андреевич оформит у немцев…
— Об этом, Юра, потом. Сейчас есть другие заботы. Все мы замучены неизвестностью. Нельзя же жить только тем, что узнаешь из «Клича». Если можно достать все то, что существует в фашистском райхе, то что скажет «джинн Аладдиновой лампы», если мы захотим получить приемник?
— Ого! — почтительно удивился Юрка. — Ну, со мной-то об этом он говорить не станет! Он понимает, что мое амплуа не то… — Аптекарь задумался. — А знаете, Емельян Иваныч, — сказал он, — что нам от вас конспирировать! Я вам дам адрес «джинна». Познакомьтесь, поговорите с ним сами.
Приземистый и мрачный каменный барак, казавшийся совершенно пустым, с забранными железной решеткой окнами, служил складом трофейного обмундирования.
Здесь, в больших помещениях, где могло бы помещаться около тысячи пленных, лежали сложенные в штабеля новые красноармейские шинели, гимнастерки и брюки, ботинки, кирзовые сапоги. Так же было сложено полное обмундирование французской армии, польской; бельгийские, голландские шинели, шоферские и танкистские кожанки; здесь хранилось в огромном количестве поношенное и новое обмундирование старой австро-венгерской и немецкой вильгельмовской армии 1914–1918 годов и всех видов армейское белье… В другой части барака находились «трофеи» иного порядка: крестьянские кожушки, городские рабочие пальтишки, шапки, кепки, женские кофты, юбки, поношенные туфли, гражданские пиджаки, брюки, рубашки, блузы всех расцветок, женские и мужские шляпы.
— После казненных, что ли? — с жутью догадывались пленные, приставленные к обслуживанию склада.
Рабочих на складе держали всего шесть человек, и в их задачу входила отправка по немецким требованиям обмундирования в различные лагеря и команды. В остальное время они работали над сортировкою, проветриванием и укладкой хранившегося на складе добра.
Всяких вещей тут было такое множество, на складе был такой хаос, что этим шестерым рабочим хватило бы на десять лет прилежного труда. Но, во избежание хищений, кроме них, гитлеровцы на склад никого не допускали. И жили рабочие тут же, в клетушке, отгороженной от помещения склада, не имея права сюда никого впускать.