Пропавшие без вести
Шрифт:
— Да нет, Леонид Андреич, я ведь не сам, — смущенно забормотал Краевец, — меня повара попросили…
— Повара и полиция могут просить что угодно. А медицинский работник так говорить не смеет! После этого я не могу вас оставить старшим фельдшером лазарета. Я вас с этой минуты смещаю. Завтра примете секцию. Какую — потом разберемся…
— Понял, Коля?! «Тех» порядков не будет! — насмешливо сказал кто-то из фельдшеров.
Краевец растерянно и молча ушел к себе в «комендантский куток». Он надел шинель, шапку, пошел было к выходу.
— Николай! Отставить прогулку! Вернуться и снять шинель! Никуда не пойдете! — жестко приказал Соколов.
— Под арестом я,
— Я ведь могу и совсем отчислить из лазарета! Если вы переходите окончательно в полицейский барак, то идите, я не держу, — отпустил Соколов.
— А мне больно надо! — проворчал Краевец и вернулся к себе.
— Вот так стари-ик! — едва слышно шептались фельдшера и врачи, которые раньше не могли бы представить себе Соколова в подобной роли.
— Силе-ен!
— Такой приберет к рукам всех!
— Нас и пора прибрать! Зато с таким будешь работать что надо!
Баграмов, сидя у лампы в середине стола и переписывая наново злополучный список, разорванный перед обедом Гладковым, с радостью слышал это перешептывание.
Он сам удивился резкой решительности Соколова, которая как бы отделила чертой «вчера» лазарета от «завтра».
По рассказам Павлика и Бойчука Баграмов уже представлял себе, с каким зверем в лице штабарцта придется Соколову столкнуться в новой должности. Необходимо было с первых шагов этого зверя перехитрить.
Штабарцт Люке, громоздкий, больше похожий на боксера, чем на врача, имел обыкновение ездить на велосипеде в сопровождении свирепой овчарки. Даже немцы, солдаты лагерной охраны, говорили, что собака его — это просто собака, а сам штабарцт — две собаки. Потому они ему дали кличку «Драйхунд».
Входя по утрам в лазарет, Драйхунд осведомлялся о количестве умерших одним и тем же вопросом: «Wieviel Hunde gestorben?» [67] И нередко после ответа фельдфебеля с сожалением говорил: «Zu wenig!» [68] — и записывал для себя в особый блокнот количество умерших.
67
Сколько собак сдохло?
68
Маловато.
Явно было, что по лагерю дан специальный фашистский план смертности, невыполнение которого огорчало Люке и приводило в дурное настроение. Впрочем, оснований для огорчения в общем масштабе лагеря у Люке не было: пленные вымирали от болезней, от голода, погибали от избиений и выстрелов…
Молодые друзья рассказали Баграмову и о том, что касалось их лично. Летом Бойчук и Павлик собрались в побег вместе с Кострикиным. Ночью они бесшумно прорезали проволоку, но оказалось, что кто-то их предал — возле прореза ждала засада с овчарками. «Fass!» — и на них накинулись псы… Целый месяц пролежали они в лазарете, залечивая рваные раны. Когда штабарцту было доложено, что все трое могут вернуться к работе, он спросил, сколько собак их грызло. Узнав, что собак было три, Драйхунд ворчливо сказал:
— Плохо! Моя одна загрызла бы всех троих насмерть! Добавить им по три недели строгого карцера…
Гладков держался только лакейской угодливостью. Соколову предстояло найти новый принцип отношений с фашистским начальством…
Соколов и Баграмов заранее обсудили возможное столкновение с Драйхундом.
— В штыки, в штыки, Емельян Иваныч,
Действительно, очередной доклад об умерших и передача историй болезни вылились в скандал, который грозил бедой. Драйхунд кричал, что не потерпит нарушения своих приказов.
— Туберкулез! — выкрикивал он. — Читайте в вашей газете, сами русские пишут: «Туберкулез»! Так и все ваши врачи до сегодня писали. Не допущу комиссарских стачек!
Соколов дождался паузы в истерических выкриках гитлеровца.
— Туберкулез должен быть подтвержден лабораторными исследованиями, контролем температуры и рентгеном, — методично сказал Соколов. — Русская медицина признает именно эти критерии. Голод и истощение определяются проще — отношением веса к росту. При наличных средствах исследования наши врачи могут определить лишь истощение, голод. Подтвердить же туберкулез, если не подтверждает аускультация, мы не можем. Тогда здесь не нужно врачей…
— И не нужно! Смерть управится и без вас! — в бешенстве крикнул Драйхунд.
— Тут, в сущности, так и написано, что смерть управляется без вмешательства медицины. Врачи здесь только свидетели, — сказал Соколов.
— От вас и не требуют большего! — цинично рыкнул фашист.
— Но свидетель не есть лжесвидетель, — возразил Соколов.
— Ruhe! Genug! [69] — заорал штабарцт. — Я дождусь здесь того, что стану свидетелем вашей смерти… Где список на выписку? Сколько здоровых? — внезапно спросил он.
69
Молчать! Довольно!
— Восемьдесят семь человек, — доложил Соколов, — Вот список.
Люке не мог скрыть удивления.
— Wie? Wieviel? [70] — переспросил он, думая, что ослышался.
Лазарет ни разу еще не выписывал столько людей на работу. Выписывалось обычно до десяти человек.
— Siebenundachtzig! [71] — повторил переводчик, держа в руках список.
— Дайте сюда!
Переводчик подал штабарцту бумагу. Штабарцт взглянул удивленно на Соколова, потом на список, снова на Соколова…
70
Как? Сколько?
71
Восемьдесят семь.
— Этих людей немедля отправят в центральный рабочий лагерь. Я не позволю себя дурачить! — зарычал Драйхунд. — Построить их тотчас же возле комендатуры, я хочу их сам видеть! — распорядился он, не веря, что эти люди найдутся в действительности.
Через четверть часа выписанные из лазарета были построены. Драйхунд вышел сам на крыльцо, пересчитал их глазами, приказал фельдфебелю произвести перекличку по списку.
— Gut! [72] — сказал он Соколову, возвращаясь с ним вместе в помещение комендатуры. И неожиданно спокойно добавил — Можете в ваших бумажках писать в эпикризах все, что хотите: они не имеют никакого значения…
72
Хорошо!