Пропавшие без вести
Шрифт:
— Темпо, темпо! — поощрил повелительный окрик унтера.
Бегом все кинулись; по заведенному в лагерях порядку, к окнам дезкамеры.
— Ахту-унг! — скомандовал солдат-переводчик. — Вы получаете чистое белье и свежее обмундирование. Одеваться, живо!
— Жив-во! — смеясь, повторил по-русски усатый унтер.
Сверх обычая, платье было уже аккуратными стопками сложено на полу возле каждой пары оставленной обуви.
— Обед простынет! — громко напомнил всем переводчик.
Голые
Вдруг кто-то растерянно, почти жалобно вскрикнул:
— Фашистская форма, ребята!
— Кителя и шинели с погонами… — подхватил второй голос и оборвался недоуменным полувопросом.
Трудников успел уже натянуть белье. Торопливо, с отчаянно бьющимся сердцем, с перехваченным от волнения дыханием он схватил и расправил немецкий солдатский китель с погонами.
— Фашистская форма, товарищи! Не одеваться! — скомандовал он. — Нас хотят загнать к власовцам!
— Не одеваться, братцы! — поддержали и другие. — Не взяли уговором — так хитростью ловят…
— В рубахах, в подштанниках будем!
— Сукины дети, как обойти нас хотели! Не успел оглянуться — фашистом станешь! — поднялись гневные голоса.
— Вот цена тех консервов!
Кто-то рванулся к дверям, но двери оказались снаружи заперты. Ни солдата-переводчика, ни унтера не было в помещении.
— Голую забастовку объявим, товарищи, скидавай все до нитки! — призвал Задорожный, срывая с себя белье.
Минуту спустя все остались только в портянках и обуви. Десятки кулаков грозно барабанили в каждую из двух запертых дверей.
— Нашу одежу назад подавай! Не наденем фашистской формы! — гулко разносились возмущенные выкрики в промерзшем бетонном предбаннике.
— Не галдеть! — вдруг откликнулся голос переводчика из репродуктора, откуда-то из-под потолка. — Одеваться беспрекословно и быстро! Кто не оденется, будет наказан. Срок одевания еще три минуты!
Пимен уже не чувствовал холода. Он дрожал от возмущения и негодования… «Три минуты… Что можно успеть в три минуты? Много ли разъяснишь?! Много ль скажешь товарищам! — подумал он, сомневаясь в том, что все одинаково понимают важность этих минут. — А, да нужно ли много слов?!» — оборвал он себя и вдруг услыхал в ответ на свои тревожные мысли песню:
Шир-рока страна моя родная, Много в ней лесов, полей и рек…— Осталась одна минута! — зловеще предупредил репродуктор под потолком.
Но никто не тронул одежды. Никогда еще эта песня не звучала с такой поднимающей мужество мощью…
«Поют! — с чувством вины
— Стоять на одном до конца! — призвал еще всех Федот Задорожный, когда пронзительно завизжал свисток, и в раздевалку с обеих сторон ринулась разъяренная свора немецких солдат с палками, плетьми и винтовками.
— К обороне! — скомандовал Пимен.
Солдаты молча били их прикладами и дубинками, валили на пол и каблуками топтали голые тела поверженных. Пленные дрались. Но что могли сделать голые, безоружные люди?!
Новый свисток, и солдаты исчезли.
В помещении остались лишь окровавленные, избитые пленные. Многие не в силах подняться с бетонного пола, поддерживая друг друга, жались к промерзшим стенам, чтобы на них опереться.
— Думать дают одна половина час. Кто надевай, выходи получать пища. Кто не хотит, на себя пеняйся! — объявил репродуктор.
— А здорово мы, товарищи, разогрелись с ними! Ух, я своему солдатишке как морду набил! — воскликнул, бодря друзей, Задорожный.
— И вправду теплее стало! — подхватили другие.
— Я одному, должно, ухо вышиб насквозь!
— Я в морду дал каблуком…
— А я ухватил дубинку да его же дубинкой его по морде! — хвастливо крикнул Еремка Шалыгин. Вокруг засмеялись на похвальбу «пацана».
— А где же дубинка, Еремка? Ты, должно, пожалел его, что ее воротил назад? — насмешливо спросил его кто-то.
— Не, вот она! — неожиданно заявил Еремка. — Нате вам ее, дядя Федот Андрияныч, — сказал он, подавая трофей Задорожному.
— Вот так да! Молодец, пацан! Ну и Еремка! — раздались восхищенные голоса.
Опять зазвучала та же песня, но сквозь напев ее слышались брань и проклятия. Пленные рвали белье, делали перевязки друг другу, жались теснее, стараясь согреться в куче.
— Если снова наскочут, вырывай дубинки, винтовки, бей, не спускай! — глухо гудел Трудников. — Обувь снять, у кого каблуки хороши — по мордам каблуками!
Кто-то в сумерках тронул его за плечо:
— Товарищ Пимен, а может, для виду нам сдаться? Трудников узнал переводчика Женьку.
— Струсил, что снова бить станут? — в упор спросил Задорожный, который был рядом.
— Да что вы, Федот Андрияныч! Что вы! Я так, советуюсь…
— Ну, смотри! Штрейкбрехером станешь — убьем!
— Да разве же я человек не советский! — воскликнул Женька…
Солдаты снова ворвались с двух сторон разом. Свалка шла бурная. Кое-кому удалось одолеть солдат. На них наседали с отчаянием. Молчаливые немцы в этой схватке прорвались вдруг русской отчетливой непристойнейшей бранью…