Пропажа государственной важности

Монт Алекс

— Но как ты смела появиться в ложе английского посла и надеть туалет и серьги, кои тебе не по чину?! — в гневе топала ножкой Надин и на ее лице проступили пятна. — Кстати, откуда они у тебя?

— Кавалер подарил, — с тайным вызовом бросила она.

В это мгновенье очнувшийся от хмельного забытья Шварц уставился на Акинфиеву покрасневшими бычьими глазами, спросив, что мадам, собственно, угодно. Оценив, что грозит оказаться в глупом положении, она ретировалась, оставив заданный Шварцем вопрос открытым.

Пока в фойе шли препирательства

с Акинфиевой, в уборной Лавровской разыгралась похожая на фарс сцена. Картинно упав на колено, Кавендиш умолял певицу принять от него скромный дар — сапфировое кольцо с бриллиантами. Лавровская решительно отказывалась, и лишь под влиянием Чайковского, согласилась взять дорогой подарок и даже надела его на палец. Все ахнули. Изменчивый блеск камня, то насыщенно синий, то нежно-голубой, изумительно сочетался с сиянием ее чудных, подобных голосу, бархатных глаз. Стоявший в сторонке Чаров на этот раз был спокоен. Он исчерпал свой эмоциональный запал и безмолвно взирал на сюрреализм жизни.

Глава 26. Интриги и заговорщики

Дома его ожидал Шнырь и очередная записка от Блока.

— Наблюдаемый с Екатерининского опять приходил к учителю Закона Божия и допоздна пробыл у того на квартире.

— Кто еще к нему приходил?

— Да все те же студенты, что вчерась были. Одного я до квартиры проводил. Подфартило, что живет недалече. Возле церкви Успения его дом будет. Причем оный аж три раза к учителю заявлялся. Поначалу какой-то куль приволок, а после так заходил. С утрась дворника расспрошу, кто таков.

— Это все? — развернул записку Чаров.

— Все, да не все. К учителю, сдается, человека из полиции приставили. Когда он в сторону Николаевского моста подался, за ним означенный агент и пошед.

— Благодарю за службу, господин Шнырь. Лица, кои на квартиру Нечаева являлись, уже известны, — он потряс посланием Блока. — Так что с легким сердцем дуй завтра на Екатерининский и глаз с того субчика не спускай. Ежели какая непредвиденность случиться, поступай по своему разумению.

— Понял, ваше высокоблагородие, не сумневайтесь, — вскинулся подобострастно агент.

Следуя совету Чарова, Блок направил людей по указанному им адресу и не прогадал. К полудню агенты срисовали всю троицу, а к вечеру сыскарь поименно знал личности тех, кто ездил к покойному Барскову на Гороховую, а после вместе с ним в Лигово. Молодой человек, что жил возле Успенской церкви, и которого провожал Шнырь, оказался, как и Нечаев, вольнослушателем университета по фамилии Лиховцев. Третий, Кальцинский, был тот самый земляк Нечаева, что делил с ним кров его казенной квартиры. Решив действовать на опережение, тем же днем Блок арестовал Лиховцева и с пристрастием допросил его. Пребывание в камере на пару с раскаявшимся в убийстве столяра Егорием, приобретшего к тому времени весьма жалкий вид, вкупе с жестким обращением полицейского следователя подвигло Лиховцева к сознанию.

—

Как приехали в Лигово, Нечаев отпустил извозчика, и мы пошли в сторону Новознаменского парка, — начал рассказывать он. — По земле стелился туман, а при подходе к парку он достиг человеческого роста, что затрудняло прицельную стрельбу.

— Отчего вы выбрали это место? Пристрелять пистолеты и поупражняться в стрельбе, можно было бы и ближе. На Васильевском острове, например, — засомневался Блок.

— Нечаев сказал, что где-то там находиться стрельбище, принадлежащее Офицерской стрелковой школе, а посему наши выстрелы ни у кого не вызовут любопытства.

— Допустим, — кивнул полицейский следователь, вспомнивший о расположении в тех краях учебного пехотного батальона.

— Убедившись, что парк окутан густым влажным туманом, Нечаев приказал выйти к берегу Финского залива. У самой кромки воды воздух был чист и прозрачен, и мы вдосталь настрелялись.

— Далее?

— Пошли назад, чтоб поспеть к поезду, — пожал он плечами. — Нечаев хотел непременно вернуться в город поездом, хотя омнибусы отходили каждый час с Лиговского вокзала.

— Нечаев, смотрю, пользуется у вас непререкаемым авторитетом, — усмехнулся Блок.

— Совершенно справедливо заметили, господин следователь, — не заметив его иронии, подтвердил Лиховцев.

— И что же случилось по дороге к вокзалу?

— Кальцинский, прослушавший один курс Медико-хирургической академии, поспорил с покойным Барсковым, что способен произвесть вскрытие трупа, и установить причину смерти больного за первые пять минут осмотра. Ему, дескать, не нужно детальное изучение каждого органа, достаточно лишь взглянуть на вскрытое тело, и диагноз у него в кармане.

— А Барсков с ним, стало быть, не согласился?

— Он прямо заявил ему, что тот врет, как сивый мерин, да и, вообще, суждения имеет, сродни мало умному школяру. Тот вспыхнул, стал размахивать пистолетом, револьвер у него на тот момент в руках был, и нечаянно, я уверен — нечаянно, спустил курок. Грохнул выстрел, Барсков упал, мы все разом подбежали к нему, а он уж не дышал. Кальцинский забился в истерике, орал благим матом, и Нечаеву пришлось зажать ему рот.

— Отчего тело погибшего товарища столь звероподобно изувечили? — грозно посмотрел на него Блок.

— Когда Кальцинский успокоился и перестал истерить, Нечаев достал из своей сумки нож и, протянув Алексею, приказал делать вскрытие. Тот затрясся как осиновый лист, упал на колени, просил у нас всех прощения, лобзал лицо убитого им Барскова, но Нечаев оставался неумолим. Схватив протянутый им нож, трясущимися руками он начал было делать надрез, как в одночасье, придя в исступление, стал наносить беспорядочные удары ножом в грудь покойному, лупить сапогами по голове и кромсать его тело без всякого смысла и понятия. Мы с Нечаевым насилу оттащили его. Потом сбросили труп в канаву, да ветками закидали.