Прописи войны. События, которые становятся судьбой
Шрифт:
Немедленно пойти не вышло. На дворе – вечер, на седьмой час время перетекло.
Утром он прямей прямого эдаким молодцом стоял в кабинете ректора и восторженно рассказывал тому подробности всех обстоятельств с повесткой, включая, естественно, эксклюзивное поминание деда Ильи на границе какой-никакой цивилизации и непроходимого матерого черноземного океана.
– Не горячитесь, дорогой Георгий Владимирович. Не горячитесь… – время от времени, пусть и сдержанно, но при этом наставительно говорил ректор. – Я все сам улажу. Не рвитесь в бой! Наши полковники
– Простите, дорогой Леонид Леонидович, а вот это делать как раз нежелательно! Весьма нежелательно… – вновь и вновь загорячился Шаталов. – Возможно, это мой последний шанс! Почувствовать себя причастным к священным заветам предков! Родина – мать, умей за нее постоять! Леонид Леонидович! В мои-то годы почувствовать себя полезным в борьбе с безумным врагом!
– Я разберусь, разберусь сам… – строго-сосредоточенно отвечал ректор.
Когда Шаталов шел к себе, почти никто его в университетских коридорах не приветствовал: его просто-напросто не узнавали. Георгий Владимирович шагал с непривычным для него счастливым напором, а по лестницам взлетал вприпрыжку, играючи – студентов на раз оставляя позади.
Когда Шаталов так взвихренно вписался в емкое пространство аудитории, никто из его студентов, собравшихся на лекцию о влиянии сверхзвука на конструкцию самолета, не поспешил вставать. Все посчитали, что это какой-то посторонний препод с другой кафедры к ним случайно заскочил. Как им было угадать своего любимого неспешного семидесятилетнего профессора, когда некто с юношеским румянцем на щеках и острым, прицельным взглядом не вошел в аудиторию, а вбежал, еще точнее – влетел, дерзкими зигзагами паря над ковровыми дорожками.
После занятий Георгий Владимирович под напором этого озорного настроения оставил «волжанку» на университетской стоянке. Он выбрал себе для обратного пути домой любимую с давних пор, еще студенческих, дорогу – через здешний немалый о двенадцати гектарах дендропарк, нынче весь дерзко-рыжий из-за скрюченной жесткой листвы осенних каштанов. Они просто-таки металлически скрежетали под ногами.
Вдруг на пути у Шаталова над головой золотисто-черная белка стремительной дугой юрко перелетела с одного дерева на другое.
Он не удержался и побежал ей вслед. Она как бы играючи вела его в самую загадочную, чуть ли не таинственную парковую глубину. Как в иной, неведомый и такой заветный мир…
Белка не унималась и напористо, бросок за броском пронизывала парк своими азартными прыжками. И Шаталов, увлекшись, не отставал от нее. Пробежав так с полкилометра, он, наконец, сбавил шаг и прощально устало помахал белке рукой.
Лихорадочно отдуваясь, он сел перевести дыхание на холодную мокрую скамью. Еще и отодвинул в сторону от себя как видно оставшиеся после студентов пивные банки и пачку недоеденных чипсов.
Откинул голову и улыбнулся небу…
Так, улыбающимся, его следующим утром и нашли в парке спешившие на первую пару студенты из здешнего общежития. Несмотря ни на
Узнав об этом печальном событии, военком, учитывая повестку, присланную Шаталову по чьей-то нелепой ошибке, распорядился похоронить профессора на главном городском кладбище с воинскими почестями. С троекратным ружейным салютом.
И тот грянул.
Смятение
А. М. Авраменков
Посвящается моей жене Елене
Мир – это война
за тихое место рядом с тобой.
1
Автобус долго выезжал из города, то и дело застревая в вечерних пробках. Не меньше часа прошло, пока мы выехали на федеральную трассу, ведущую на юг. Я ехал домой – на Донбасс, к родителям и друзьям. Сейчас моя поддержка была им необходима, как никогда. Уже вовсю шла спецоперация. Я набрал полные сумки всякого разного, сейчас в прессе это называют гуманитарным грузом.
Но была и другая причина моего отъезда.
Ехать предстояло всю ночь. Выспаться, конечно, не получится. Под утро я приеду помятый и вымотанный дорогой. Но я пытался хотя бы подремать. Закрывал глаза, слушал размеренный шум дороги, облокачивался головой о переднее кресло. Постепенно переходил в мир снов, пока очередная кочка или резкий поворот снова не возвращали меня в мир реальный. Через время веки тяжелели, и я опять проваливался в полудрему…
Снился синий «опель». Опять этот кошмар. Он повторялся несколько раз в год, в разных вариантах. И так уже почти десять лет. В машине мои товарищи, знакомые, мы куда-то едем… Появляется чувство тревоги, какой-то скрытой угрозы, она заполняет собой пространство…
Открываю глаза. Сон пропал. Я зевнул и уставился в окно. Герой одного из моих любимых фильмов говорил своей женщине о кошмарах: «Плохая привычка лежать с закрытыми глазами. Так и попадаешься». Сколько нужно лет, чтобы они перестали сниться? Или это навсегда?
В автобусе были в основном женщины, дети и пожилые мужчины. Из молодых ехали только я и парень в полевой форме, военный. Без российской прописки на Донбасс ехать было нельзя – назад бы не выпустили, мобилизовали и отправили на фронт, где сейчас шли ожесточенные бои, каких не было со времен Великой Отечественной войны.
Во время одной из остановок военный вышел покурить. Он хромал – правая нога не сгибалась.
– Ранение получил под Мариуполем. Заняли одно село на подступах к городу. По нам откуда-то шарахнули. Меня волной отбросило, я вставать – а ноги не держат, как заболит! Смотрю, все штаны в крови. Осколок застрял. Ну, в госпиталь, потом в Россию на операцию переправили.
Он сделал глубокую затяжку.
– Опять на фронт поеду, хоть и хромаю. Все равно. Может, пригожусь.
– Долго воюешь?