Прорицатель
Шрифт:
— Что ж, многоуважаемые советники, у меня для вас сообщение. Мы выступаем на север. Против мона Бенедикта, который нагло покушается на святую рагнарскую власть.
Повисло недолгое молчание, которое важно нарушил Решти:
— А я и говорил — давно пора.
— И когда же, повелитель? — робко поинтересовался Агдаха.
— В ближайшее время. Я хочу, чтобы вы объявили войну. Я хочу, чтобы все основные силы были брошены на это. Прикажите стянуть к Заповедному лесу всех пеших и всадников из Альдарака, Берх-Лии, Сальды.
— Но, повелитель...
— Будет мало — объявить внеурочный рекрутский набор по всему Рагнарату. Срочно разослать письма и глашатаев. И всё командование в
— Позволь говорить твоему рабу, повелитель, — взмолился молчавший до сих пор Зулах. — Такие дела не делаются поспешно. Война требует золота, и верных людей, и хорошего плана. Первого и второго у тебя недостаточно, а третьего и вовсе нет.
— Да спасут нас духи, новое кровопролитие, — вздохнул Тгахатон в своём углу циновки. На него, как водится, никто не обратил внимания. Кнеша улыбнулся. Он знал силу своей улыбки и своего слова.
— Я буду удивлён, если ты посчитаешь мой план дурным, высокоучёный Зулах. А золото и люди найдутся. Возможно, даже не только люди...
— Это опасно. Воины будут дезертировать, повелитель, — колыхнулось пузо Агдахи под расшитым цветами шёлком. — Простой люд бежит к Бенедикту, уж не взыщи.
Да уж, просто поразительное открытие.
— Делайте, как я сказал, — терпеливо повторил Кнеша и поднялся. — Скоро я назначу день выступления основных сил. Момент благоприятный — мир с кентаврами и великанами, так что ждите... А ты, Тгахатон, погадай о моём успехе на птичьих внутренностях.
ГЛАВА XXI
«Я отстаю, но ты другой породы,
К морской волне без роздыха теки...»
Измученный голодом, Мей чуть не завопил от радости, когда они набрели на дерево, усыпанное плодами. Вокруг его могучего ствола образовалось свободное пространство, и ветви гнулись к земле под тяжестью золотистых, крутобоких, покрытых еле приметным пушком ароматных шаров. Мей даже не понял толком, как оказался возле чудного видения, но только рука его уже тянулась к одной из веток. И тут по этой самой руке его довольно больно ударили.
— Смотри на меня! — приказала Нери, с неожиданными ловкостью и силой оттягивая его назад. — Это гибель-дерево. Съешь кусок — и умрёшь в муках.
Мей застонал.
— Да есть в этом проклятом лесу хоть что-то съедобное или просто не опасное?
Нери удивлённо приподняла бровь. Она смотрела на Мея снизу вверх, но тем же неподражаемым взглядом владычицы, который его не то смешил, не то пугал.
— Мы же ели.
— Вчера?
— Ну и что? Ты думаешь о лагере повстанцев или о том, как набить себе брюхо?
В первый момент Мей даже рассердился, но потом его разобрал смех — с таким искренним возмущением это было сказано, — и он только махнул рукой.
Он не знал точно, сколько прошло времени — они брели по лесу уже несколько дней. Нери успела поведать ему свою историю во всех красках, и Мей с тревогой улавливал смутные, запутанные связи с образами в своей голове. Он правда хотел помочь ей, но почти не представлял себе, как. С его точки зрения, её планы были полным безумием, обречённым на провал; однако шёл он с ней вместе не только из-за того, что у него не было выбора (хотя его, надо признать, всё-таки не было). С ней поступили, мягко говоря, жестоко и несправедливо — какова бы ни была мораль этого мира, это ясно и так. Нери, конечно, говорила ему, что смерти нет и всё лишь вечно возрождается, двигаясь по кругу и в разных лицах, как духи с лёгкостью меняют воплощения — но Мей не верил. Он вспоминал мёртвого Пиарта и не верил в его возрождение. Тот просто
Может быть, поэтому он так рвался защитить эту странную девочку с зелёными волосами и повадками дикого зверька.
Нери говорила почти не переставая — видимо, ей давно не предоставлялось такой чудесной возможности выговориться. Он расспрашивал её о детстве, об отце и матери, об их городах и полях, о морях и реках, молитвах и охоте, еде и одежде. Он узнал о кентаврах, великанах, нагах и уйме бессловесных тварей, страдающих боязнью света и вечным голодом; узнал о древних и незавершённых войнах Рагнарата за власть над чужими землями; о совсем уж баснословных слухах про земли за морями, куда плавают купцы-стахи. Кое-что было для него почти непостижимо (например, особенности их рагнаратской веры, или обычай многожёнства, или тысячи вполне всерьёз соблюдаемых ритуалов, или переходящая старшему в роду Сила Владетелей, или деление всех людей на множество слоёв, из которых нельзя выйти по своей воле), а кое-что, наоборот, слишком уж походило на то, к чему он привык дома — хоть и в несколько искажённом виде. Он узнал, что в большей части Рагнарата одну половину года стоит засуха, а другую, как сейчас, льют непрестанные дожди; что есть около сотни сортов винограда; что в день поминовения могилу умершего (они зарывали своих мёртвых в землю, а не сжигали) поливают молоком; что мужчина-раб карается смертью за прикосновение к женщине-моне; что, кроме единого рагнаратского языка, существует по крайней мере дюжина местных речений; что два солнца на небе зовутся Правым и Левым глазами; что киты в море светятся по ночам, а днём спят на дне; что на другом материке живут люди-псы... Голова у него шла кругом, и он млел, купаясь в этой бездне.
Но, разумеется, не всё было так радужно. О моне Кнеше, на чьё имя что-то в Мее так неприятно отзывалось, он тоже кое-что узнал и составил о нём мнение как о более чем опасном человеке. В его родном мире такими, согласно хроникам, были многие короли-узурпаторы; но ни один из них не провернул такой дерзкой и бесчеловечной игры, которую, как видно, провёл этот Кнеша. Мей молчал об этом, но думал, что у его противников очень мало шансов — особенно если все они держатся исключительно на воле этого, как же его, Бенедикта. Не тринадцатилетний же мальчик их ведёт, в самом деле.
Так или иначе — он определился, на чьей стороне. Если они оба не останутся на обед зверям в этом бесконечном лесу (что вполне вероятно), то достигнут лагеря (который, по выражению Нери, был «где-то на севере»), и там он уже окончательно разберётся, что к чему.
... Лес не был похож на те леса, к которым Мей привык. Совершенно разные породы деревьев росли так плотно, что почти громоздились друг на друга, а зверьё, мелькавшее в зарослях, просто поражало воображение. Нери рассказывала ему, какие плоды и ягоды, мясо каких птиц можно есть, и они коротали вечера возле костра.
Мею нравилось её слушать. Она явно была довольно-таки невежественна и орудовала большей частью своих знаний, скорее всего, из-за высокого происхождения; и тем не менее в ней был ум — такой же живой, быстрый и естественный, как её движения и слова.
А ещё с ней рядом он забывал о Пиарте и Карлиосе. И об Анне. Хотя бы на время.
Однажды, посреди полудня, когда они только переждали дождь (Мею уже думалось, что он весь пропитался влагой и древесной прелью), Нери вдруг негромко вскрикнула, приметив что-то в листве, и с юркостью ласки вскарабкалась по стволу, цепляясь за сучья; Мей едва успел её подсадить. Мелькнули стройные загорелые ноги, и он отвёл глаза. Казалось, что понятие о стыде перед мужчиной у Нери отсутствует вовсе — либо она не считает нужным им пользоваться.