Пророчество Двух Лун
Шрифт:
— Вот и хорошо. — Она не уловила иронии в его голосе. Еще одна худая примета.
Эмери и Ренье ехали бок о бок. Ренье догадывался (а Эмери точно знал), что Уида намерена участвовать в скачках. Вряд ли она рассчитывает снова встретиться с принцем наедине, но пропустить такое важное мероприятие выше сил эльфийки.
Генувейфа, вся в черном, выступала, сама того не ведая, в роли «таинственной незнакомки». Оба брата опекали ее. Она оживленно вертелась на лошади, то рассматривала наряды придворных дам, то ахала при виде роскошных шатров и пестрых флагов, развевающихся на ветру, то пыталась
К удивлению своих друзей, Генувейфа неплохо ездила верхом. Когда Ренье спросил ее, случалось ли ей раньше садиться на лошадь, девушка призадумалась, а потом ответила:
— Они ведь хорошо понимают людей, если им хочется.
Уиды в толпе придворных наездниц не было видно, и это еще более уверило Эмери в том, что эльфийку они увидят только во время скачек. И вероятно, сразу по окончании состязаний она опять исчезнет.
Наклонившись к брату, Эмери сказал:
— Интересно, имеет ли отношение к таинственному поведению Уиды дядя Адобекк?
— Нет, — сразу же ответил Ренье. — Она не станет слушаться. Никого. Ни Адобекка, ни тебя, ни собственного отца.
— Это иллюзия, — отозвался Эмери задумчиво. — Влюбленная женщина склонна слушать советы. Не важно, какую форму принимает ее послушание: в том, что касается ее чувств, она чрезвычайно внимательна.
— Ты говоришь о женщинах вообще? — поразился Ренье.
— Ах, прости, я вторгаюсь в область твоих академических интересов, бабник, — фыркнул Эмери. — Нет, я говорю об Уиде. Она ловит каждое слово, в котором угадывается хотя бы намек на Талиессина. Ты не заметил?
Ренье молча покачал головой.
— Но имеет ли Адобекк отношение к ее предстоящему участию в скачках? — повторил Эмери. — Вопрос остается невыясненным.
— Возможно, он вообще не важен, — сказал Ренье.
— Разумеется, не важен. Я задаюсь им из простого любопытства, — сказал Эмери и замолчал.
Нарядные дамы и кавалеры растянулись на большой, хорошо замощенной дороге. На миг в душу Эмери снизошел покой: обилие благополучных, прекрасно одетых людей оказывало на молодого человека волшебное действие. Он позволил себе погрузиться в иллюзию — ему вдруг начало казаться, что из мира исчезли невежество, бедность, тяжелый физический труд, что остались только красота и юность.
Назначенного места достигли за два часа до полудня. Сразу же к огороженным ристалищам побежали слуги. Следовало проверить, все ли готово для проведения показательных поединков. Для жеребьевки сделали специальные эмблемы, которые раздавались участникам на месте.
Деревянное оружие было изготовлено нарочно для этого дня; впрочем, последний поединок, между самыми искусными из бойцов, должен был проводиться на настоящих шпагах, до первого кровавого укола.
Маленькие походные кухни уже дымились. Повара прибыли на место праздника еще со вчерашнего дня. Пламя весело прыгало под жаровнями, мясо уже поджаривалось, фрукты горами лежали в корзинах. Хлебные лепешки, завернутые в чистое полотно, в специальных мешочках висели на шестах — это помогало проветривать их и избегать плесени.
Для королевы воздвигли кресло под балдахином, чтобы ее величеству удобно было наблюдать за поединками.
Ренье намеревался выступить в фехтовальном турнире, поэтому он распрощался с братом и Генувейфой и направился к шатрам, предназначенным для участников.
Теперь, когда слишком многие видели братьев вместе и больше не сомневались в том, что у Адобекка не один племянник, а двое, Ренье начал называть себя настоящим именем.
— Разве вы не Эмери? — удивлялся кто-нибудь из придворных.
— Младший брат, — кратко объяснял Ренье, и вельможа качал головой:
— Удивительное сходство!
На том и заканчивалось.
Пока Ренье натягивал двуцветную тунику — желто-синюю, с рассеченной надвое графской короной, — его опять спросили, не Эмери ли он.
— Мы поспорили, — простодушно улыбаясь, пояснил молодой дворянин. — Он уверяет, будто вы не Эмери, а его брат-близнец.
— В таком случае мне жаль, что вы проиграли, — ответил Ренье. — Я действительно не Эмери, а его брат. Впрочем, можете не отдавать всего проигрыша, потому что мы, во всяком случае, не близнецы. — Он наклонился к уху спрашивающего и прошептал: — И у меня совершенно нет музыкального слуха.
Молодой придворный просиял, услышав это откровение, и, крепко пожав Ренье руку, заверил его в своей вечной дружбе, после чего отошел.
Ренье проводил его глазами. Люди не уставали удивлять его. Сколько разнообразных проявлений человеческого характера! И как это дядя Адобекк «разбирается в людях»? Должно быть, какое-то волшебство.
В первой паре Ренье выпало сражаться с чрезвычайно напористым юнцом. Вывести того из строя оказалось настолько простым делом, что Ренье почувствовал большую неловкость, выбивая деревянный меч из его руки. Впрочем, Ренье почти не аплодировали.
«Поделом», — пробормотал он.
Второй поединок оказался чуть сложнее, но здесь пригодились уроки Элизахара. «Вся прелесть грязных приемов в том, что они всегда срабатывают, — сказал ему как-то Элизахар, показывая один из трюков, любимых в армии и совершенно неизвестных в придворной среде. — Если играть по правилам, можно выиграть, но можно и проиграть; зато небольшое уклонение от буквы закона сопровождается неизбежной победой… Впрочем, не слушайте меня. Это одно из рассуждений Ларренса, которые работают только для самого Ларренса».
Ренье внял этому наполовину шуточному совету и в результате оказался в числе тех четверых, которым предстояло разыграть главный приз — хрустальную чашу из рук королевы.
С третьим соперником пришлось повозиться: это был довольно грузный и не слишком молодой человек, зато отменный фехтовальщик. Совершенно очевидно, что он не расставался с мечом ни на день, а свое тяжелое сложение привык использовать как дополнительное оружие.
Прихрамывающему Ренье пришлось основательно повозиться, уворачиваясь от наскоков этой энергичной туши. В конце концов, толстяк сбил Ренье с ног и уже поднял меч, чтобы приставить к горлу побежденного; однако в последний миг Ренье перевернулся и успел ткнуть своего врага в живот, прежде чем тот поднес меч к его шее.