Пророчество Двух Лун
Шрифт:
— Я оказалась всего-навсего наиболее подходящим существом для Талиессина в ту ночь, — обмолвилась она в разговоре с Эмери, который был ей ближе, чем Ренье. Но строить на этом какие-то планы было бы серьезной ошибкой. Поэтому… — Она отвела глаза и немного помолчала, прежде чем закончить фразу: — Поэтому никогда больше не заговаривай со мной об этом!
О ночном приключении Уиды Эмери действительно с эльфийкой не заговаривал. Он обсуждал эту тему с братом.
Ренье без обиняков сказал ему, что считает эльфийскую любовь чем-то вроде
— От нее нет укрытия, — мрачно говорил он, озираясь по сторонам как бы в безнадежных поисках подобного укрытия. — Она повсюду. Куда бы ты ни пошел, она везде тебя отыщет и потребует своего. Уида попалась в ту же западню, которую расставила мне королева.
— У ее величества нет больше забот, как только расставлять западни молодым людям, — сказал Эмери, морщась.
— Ты понимаешь, что я имею в виду. — Ренье не поддержал его тона. — Я понадобился королеве для ее маленькой придворной интриги. Она хотела посмотреть, как у Вейенто отвиснет челюсть. Она на это посмотрела… И теперь моя жизнь окончена.
— Мне противно тебя слушать, — сказал Эмери.
Ренье пожал плечами и замолчал. Так что тема эльфийской любви оказалась для Эмери запретной и в разговорах с Ренье.
С Уидой оба брата, не сговариваясь, обращались как с тяжело, почти смертельно больной. Они наперебой спешили выполнить любую ее просьбу; более того, оба искренне радовались, когда у нее вообще возникало какое-либо желание. Сегодня она захотела переделать старую уздечку, и оба отправились искать бубенцы.
— Наверное, хочет поучаствовать в скачках, — высказал предположение Эмери, когда они добрались до первой из лавочек, где торговали изделиями мужей супруги златокузнецов.
И вот тут-то Ренье и схватил брата за руку:
— Ты узнаешь вон ту девушку?
Не увидеть молодую особу, на которую указывал Ренье, было бы мудрено: она была высоченной и исключительно костлявой. Ее одежду составляли длинный узкий балахон черного цвета, перевязанный на груди крест-накрест истрепанной шалью, и маленькая, похожая на блин мужская шляпа с оборванными полями.
Но самым примечательным в ее наружности были волосы, длинные и распущенные. По всей очевидности, их никогда не касался гребень: они свалялись и напоминали хвост какого-нибудь животного.
— Генувейфа со Старого Рынка! — выговорил Эмери удивленно. — Что она делает в столице?
Дочка гробовщика из Коммарши была приятельницей Ренье, когда оба брата учились в Академии и были еще весьма далеки от дворцовых интриг хитроумного Адобекка. Генувейфа никогда не отличалась ясностью рассудка, что не мешало ей оставаться приветливой и доброй, а подчас — и проницательной. Если слепые обладают более острым слухом, нежели зрячие, то полоумная гробовщица, несомненно, имела чрезвычайно чуткую душу, которая безошибочно улавливала малейшие оттенки фальши.
После смерти отца Генувейфа унаследовала его ремесло: она хоронила в Коммарши умерших бедняков, а также
Менее всего братья ожидали встретить ее в столице. И все же ошибки быть не могло: тощая верзила, закутанная в шаль, несомненно, была им знакома.
Ренье догнал ее, оставив брата ждать возле лавки.
Она обернулась, заслышав быстрые шаги у себя за спиной. Улыбка мгновенно расцвела на ее тощем, испачканном лице.
— Ренье, — проговорила она. — Я сразу тебя вспомнила. Ты еще называл себя Эмери, а это было неправильное имя…
— Точно. — Он взял ее за руку, притянул к себе и снова оттолкнул, рассматривая. — Эмери тоже здесь. Хочешь его увидеть?
Она неопределенно тряхнула головой. Шляпа-блин свалилась с ее волос, но Генувейфа даже не заметила этого.
— Здесь? — переспросила она. — Он тоже здесь? А что он тут делает?
— Живет, как и я.
— А вот я не живу, — грустно сказала девушка.
— Чем же ты занимаешься?
— Ну, я убегаю… — Ее глаза ярко блеснули. — Я бегу, а за мной все рушится. Стены, мосты… Вообще — все. Иногда змеи.
— А, — молвил Ренье.
Генувейфа сразу поняла, что он ей не поверил, но заговорила о другом:
— Я хочу увидеть королеву.
Ренье сразу сжался: всякое упоминание о королеве в эти дни было для него болезненно. Но девушка как будто не заметила настроения своего собеседника — а может быть, сочла это чем-то несущественным.
— Потому что всякая женщина в королевстве может увидеть королеву, — продолжала она важно, — а я — гробовщица, и мне хочется Знак Королевской Руки. Если у меня будет такой Знак, я сразу разбогатею, у меня появятся деньги и любовники, и я куплю себе толстое белое платье. — Она очертила руками пышные юбки. — Тебе бы понравилось?
— Да, — сказал Ренье.
— Здравствуй, Генувейфа, — проговорил, подходя к ним, Эмери.
Она сразу схватила его обеими руками, подтащила к себе, зашептала:
— Вон там, опять… Видите? Я точно знаю: эта тень — не моя.
Эмери быстро глянул в ту сторону, куда косила девушка, но ничего не заметил. Генувейфа вовсе не выглядела испуганной. Скорее — утомленной.
Эмери ласково спросил ее:
— Ты так и шла пешком от самого Коммарши?
Она усердно закивала.
— Когда человек убегает от чужой тени, он бежит пешком. Зачем губить лошадь?
— Я не увидел там тени, — признался Эмери.
— Она быстрая, — задумчивым тоном произнесла Генувейфа. — Странно, потому что у нее короткие ножки. Должно быть, это полуденная тень, та, что почти под самыми ногами… Но она чужая, точно вам говорю.
Ренье взял Генувейфу за одну руку, Эмери — за другую, и так, втроем, они отправились дальше в путешествие по кварталу.
— А вы тут что делаете? — полюбопытствовала она, оглядываясь в лавке златокузнеца.
Не отвечая девушке, Эмери обратился к хозяйке: