Пророчество королевы Севера

Делаж Лара

— Когда вы хотите туда поехать?

— Я думаю, послеобеденное время в самый раз. Солдаты и горожане будут отдыхать. Над городом поднимется раскаленное солнце, и люди попрячутся в каменные дома...

Весь день до обеда Тарис чувствовал напряжение внутри. Министр был не прост — он был хитер и коварен. За все время, что граф его знал, не мог вспомнить ни единой оплошности в его поведении. Вся его деятельность была разумна. Он был даже в меру честен. Если не считать участия

в заговоре Эрланда, Бен не мог бы уличить его во лжи. Можно было с уверенностью сказать, что репутация Верона безупречна.

Конь застоялся в конюшне, теперь приходилось его сдерживать. Большой гнедой жеребец грыз удила и все время норовил сорваться в галоп. Граф видел, что Верону тяжело за ним поспевать даже рысью, и сжалился над министром, не имеющим привычки ездить верхом. Он чувствовал себя неуверенно — другое дело носилки... Белая немолодая кобыла под ним была толста, как старое бревно, и неповоротлива.

— Вы какой-то другой сегодня...

А вот у него какой-то всегда одинаковый голос, у этого политика — ровный, что бы ни случилось.

— То есть?

— Мне сложно сказать... свободнее, чем обычно. Первый раз я вижу на вас полотняную маску вместо железного забрала.

Это Кавада предложила ему утром сменить железный шлем на глухую маску, которую он всегда надевал, отправляясь в постель Дианы Травал. Тарис был очень удивлен. Его любовница никогда не делала ему замечаний, не бросала реплик. Она была молчаливой, как был молчаливым он сам. Бен так растерялся, что послушался.

В маске было легче. Голова не потела, как в железном шлеме, металл не раздражал рубцы. Граф усмехнулся... У него есть одно преимущество: можно не следить за выражением лица, как они все. Однако не за тем же Верон предложил прогуляться к морю, чтобы сказать это?

— Вы немногословны... Вам нечего сказать, или вы не уважаете собеседника?

В этих словах был вызов, и Тарис решил его принять.

— Вы знаете, это все равно, что спросить: вы идиот или прикидываетесь? Но я отвечу. Я идиот, мне нечего сказать.

— Вы умнее, чем кажетесь, — улыбнулся Верон.

— А что, я действительно кажусь идиотом?

— Скорее... простым малым, который не способен на подлость, на интриги, на предательство...

— Полноте. Я вам напомню, что именно я убил наследников, почти детей, на глазах всей столицы.

 — Да, я помню. Чтобы сделать это, надо иметь отменное мужество. И внутреннюю силу, которая не зависит ни от мнения окружающих, ни от принятых норм морали.

— Я думаю, что вы один так думаете.

— А вам разве не безразлично, что о вас думают?

— Вы правы, безразлично.

— Граф, только мы с вами вдвоем остались из всех, кто правил в этой столице за последние годы. Только мы с вами из всех лиц, близких к власти, поддержали никому не известного бродячего мага или

знахаря, который задумал и совершил государственный переворот.

— Вы сами-то в это верите?

— Во что именно?

— В то, что говорите?

— Поясните, пожалуйста, что вы имеете в виду?

— Что Эрланд сам затеял переворот.

— Ну вот, видите, а говорите, что вы идиот.

Они ехали молча. Первым молчание прервал Верон:

— Я хочу поговорить с вами о том, кто стоит за Эрландом.

— Тогда вы выбрали неподходящую кандидатуру для разговора.

— Почему?

— Я не знаю, кто за ним стоит.

— Я тоже...

— Ну что ж... тема для разговора исчерпана.

Они выехали из ворот, и лошади пошли шагом по прибрежному песку. Чем дальше они отдалялись от города, тем чище он становился. Копыта лошадей проваливались глубоко, их шаг замедлился. Пахло водорослями и зноем.

— Скажите, вы любите Валлас? — министр снова прервал молчание. — Вы любите нашу страну?

— Нет.

Верон на минуту задумался и произнес:

— Я тоже ее не люблю...

У графа были козыри: не он вызывал собеседника на разговор, не ему думать, как его продолжать.

— Вот видите, мы уже нашли общее — мы понимаем друг друга... Ведь и вы, и я живем для себя, не так ли? — осторожно произнес министр.

 Его попутчик только усмехнулся. «Как жаль, что он постоянно носит маску. Хотя по его изуродованному лицу все равно непонятно, что он думает», — подумал Верон.

— А почему вы решили, что я живу для себя? — Тарис милосердно придержал лошадь. Его жеребец все время пытался перейти на рысь. Толстая кобыла споткнулась, и министр бы упал, если бы граф не схватил его за руку. — Вы совсем не умеете ездить верхом.

— Совсем... вы правы. Я предпочитаю, чтобы меня возили... или носили. Но в замке везде могут быть уши. С деньгами Эрланда каждый может информировать его обо всем...

— Так почему же вы решили, что я живу для себя? — переспросил Бен.

— А других вариантов больше нет. Либо вы одержимы идеей служения стране, либо — себе.

Тарис внимательно следил за лицом министра: тот сопел, пыхтел и обливался потом.

— Вы забыли, что я могу также служить женщине.

— Теперь вы меня принимаете за идиота.

— Почему? Все знают, что я люблю Каваду.

— Все знают. Но мы с вами понимаем, что некоторые вещи совсем не такие, какими кажутся всем. Любимую женщину не кладут в постель третьей.

— Что вы имеете в виду?

— Что вы брали ее в постель к королеве. Или королева брала ее к вам в постель... Что, в принципе, неважно. Им обоим это не нравилось.

— Это вам Кавада сказала или королева?

— Почему мне должен был сказать кто-то из них?

— Потому что больше об этом никто не знал.