Пророчество Золотого Перуна
Шрифт:
Тут бы до княжеских разъездов ребятишек послать, так, как назло, почитай всех князь отозвал. Половцы в набег пошли, как всегда не кстати, вот и понадобились все свободные ратники.
Задумавшись, Микола сжал кулак, и вздрогнул от громкого хруста. Он разжал ладонь — на ладони, лежали обломки подковы. Есть силушка — довольно подумал он. Можно было б самим незваных гостей прогнать, но старики не позволят. Покон богов — един для всех. Не можно выгнать путника, лишь за то, что тебе его харя не глянулась. А чужаки вели себя прилично, даже вежественно, за постой денег дали, бабам, что
Скрипнула калитка, и Микола чуть перевел дух — дочка старшая, Марфуша, вернулась. Одной думой меньше. А то совсем извелся, а ну, как чужаки измыслят чего. Дочка ж в мать пошла, а та первой красавицей в округе слыла, пока молодая была!
— Ой, тятька! — поспешно затараторила дочка, присаживаясь рядом на лавочку. — Странные эти чужаки. Зря мы их в дом пустили. Как бы беды не было. Глаза у них, больно, нехорошие. Так и зыркают, так и зыркают. Некоторые раненые, а ведь не княжеские люди. Стало быть тати ночные! Девчонку, что в веревках привезли, ногами били. Я сама видела! Где ж это видано, что б здоровые мужики, девчонку всем скопом били?
— Может девка та душегубка, — попробовал смягчить разговор кузнец. — Откуда ж нам знать?
— Да никакая она не душегубка! — стала защищать пленницу Марфуша. — Я своими ушами слышала, как чужаки меж собой о ней говорили. Из их слов выходит, что держат ее лишь как приманку. Мол, кто-то за ней придти должен, а они его и споймают. И, говорят, лютой смертью тому умереть суждено.
Кузнец пожал плечами.
— Вот он наверное и есть тать. Рази хорошего человека будут приманкой ловить?
— Дурак ты, тятька! Как раз хорошего и будут! Плохой, разве бросится девку выручать, зная, что его споймают? А? То-то и оно!
— Не нашего ума то дело, — рассудил кузнец. — Нам не с руки в чужие дела влезать. К тому ж, они оружные, нам с ними ссору водить не с руки, особенно, когда в округе ни одного княжеского разъезда не осталось. А ну, как красного петуха пустят? Али просто посекут? Нет, дочка, выброси из головы, и думать забудь.
— Эх, ты! — укорила отца Марфуша.
Она скинула с плеча его руку, и ушла в кузню, прилечь рядом с братьями. Микола проводил ее взглядом, и покачал головой. И правда, вся в мать пошла. Даже характер ее. Огонь девка. Вот только, как бы этот огонь не запылал не ко времени. А то ведь, беды не оберешься.
Не был Микола трусом. И на медведя в одиночку с рогатиной ходил, и на болотах доводилось от упыря отбиваться. А вот за дочь, жену да сыновей, трясся как осиновый лист. Любил их больше жизни, оттого и боялся, что беда с кем из них приключится.
Обожравшийся мяса и браги Клык, сыто отрыгивая, развалился на резной лавке, лениво ковыряя кончиком ножа куски мяса выложенные на широкое блюдо. Сытно накормила хозяйка. Даже пояс давно расстегнул, что б брюхо не сдавливал, не мешал съесть лишний кусок — другой. Да и для браги заодно местечко нашлось.
Удачно выбрали дом для постоя. И сени просторные, и горница светлая, чистая, стены размалеваны узорами, везде
Жить бы, да радоваться. Но не шла из головы Клыка полоненная девка. Если раньше, он и собирался отпустить ее на все четыре стороны, после того, как щенков поймает, то теперь мнение изменил. И было на это две причины. Первая — хороша девка! Красива, хоть и тоща. Но это не беда, откормить всегда можно.
А вот вторая причина — врезала она ему от души. И это на глазах у ватажников. Такое спускать нельзя. Уважение вмиг потеряешь. Оно и понятно, яблочко от яблони не далеко падает. Коли она с этими щенками связалась, стало быть, и сама того поля ягода. Вот и не знал Клык, что ему делать: убить ее так, что б от страха по углам шептались, или оставить плоть и душу тешить. Хотя, какое там тешить, подумал он, пока ее обломаешь, никакого удовольствия не захочешь.
Дверь в горницу приоткрылась, пропуская гостя. Клык поднял глаза, и мысленно поморщился — Черный, был последним кого он сейчас хотел бы видеть. Но, ничего не поделаешь. Пришлось улыбнуться, и широким жестом пригласить того к столу.
— Некогда мне с тобой брагу пить, — сухо отказался Черный. — И тебе не советую много пить. Да и людей своих бы поостерег. Те два парня, наверняка уже где-то неподалеку. Не уследишь — кого на этот раз винить будешь?
— Надеюсь, они глупы достаточно, что бы сунуться сюда, девку свою освободить. Тут-то, я их возьму! — он пьяно усмехнулся. — У меня три десятка человек осталось. Нешто, двух щенков испужаются?
— За этими щенками, пять десятков отправилось. Если не считать тех, кто еще раньше по их следу шел, — осадил его Черный. — А осталось три. Не забывай об этом.
На лицо Клыка набежала тень. Он нахмурил брови, сердито глядя в надвинутый на лицо балахон.
— Два десятка под Китежем остались, потому что ты обещал волхвов забороть, да не осилил!
— Когда волхвы подошли, ты уже с девкой перекинутой через седло, сквозь лес несся. От страха перед волками трясясь. А два десятка твоих людей положили те два щенка, эта девка, старик, да витязь китежский. И без всякой волшбы, что б на мой недогляд кивать. Волки от силы пятерых загрызли. Так что, порубили их обычным железом, и остальных порубить могут, если головой думать не начнете. Прикажи людям не пить, и пусть всю ночь в дозоре стоят. Мало ли что…
Как ни сильно было у Клыка желание послать Черного подальше, а страх был сильнее. Он лишь кивнул, и опрокинул в рот очередную чарку.
— И еще, — добавил Черный. — Не ко времени получилось, но мне надобно отлучиться не надолго. До моего возвращения, из этой веси ни ногой. Все равно разыщу, и тогда пожалеешь, что на свет родился! Девку беречь как зеницу ока! Мне она нужна живая, и немного здоровая. Все понял, морда?
— А куды отлучаться будешь?
— Тебя это не касается. Много будешь знать, меньше проживешь.