Пророк, огонь и роза. Ищущие
Шрифт:
Взгляд Хайнэ оставался всё таким же — мутноватым, но осмысленным, и совершенно лишённым каких-либо тёплых эмоций. Иннин даже почудилось в этом взгляде презрение.
— Ты что же, думаешь, что это отговорка? — дрожа, произнесла она. — Чтобы успокоить свою совесть?
Хайнэ, по-прежнему ничего не отвечая, зашевелился. Когда он переворачивался на бок, широкий рукав его халата задрался, и Иннин увидела, что всё его предплечье густо усыпано такими же пятнами, что и бёдра. Вздрогнув, она соскочила с кровати и бросилась
Лишь в коридоре она упокоилась и побрела вперёд, как во сне.
Толкнув первые попавшиеся двери, Иннин зашла в какую-то залу, чтобы побыть в одиночестве, не видеть никого, и чтобы никто не смог увидеть её.
Она остановилась посреди комнаты, уставилась невидящим взглядом в пол.
«Как же моя мечта? — колотилось у неё в висках. — Мой путь? Испытания…»
На этот раз сдержаться не удалось — слёзы бессилия, отчаяния и обречённости хлынули по её щекам. Иннин подняла руки, чтобы вытереть их, и внезапно увидела сквозь пелену, застлавшую глаза, что-то яркое, сверкнувшее, словно пламя факела.
Она замерла в той позе, в которой была, точно обращённая на месте в камень.
Он. Рыжеволосый Хатори.
Как она только могла его не заметить.
Иннин попыталась было продумать варианты отступления — незаметно вытереть лицо, быстро развернуться и уйти, но в ней как будто вдруг что-то надломилось, и из глаз хлынул новый поток слёз.
Эта неспособность совладать с собственным телом вызывала в ней глубочайшую растерянность, и она замерла на месте, больше не пытаясь ничего сделать, только широко распахнув глаза, из которых продолжали литься слёзы, уже как будто сами по себе.
— Что ты на меня смотришь? — наконец, проговорила Иннин.
Из-за слёз, стоявших в глазах, она не видела лица мальчишки — только смутный силуэт и пламя, яркое пламя волос, но знала, что он стоит на месте и не отрывает от неё взгляда.
Смотрит, как она плачет.
Она, которая в течение нескольких последних лет не показывала слёз никому, даже матери. Не плакала вообще…
— Я плачу… — каждое слово давалось с большим трудом. — Я плачу, потому что мой брат умирает, а меня гораздо больше волнует, что из-за этого я не смогу попасть во дворец и стать жрицей. Вот поэтому.
Проговорив это, Иннин потеряла последние остатки сил и рухнула на колени.
Слава Великой Богине, мальчишка не стал подходить к ней, утешать, что-то говорить — Иннин была безмерно ему за это благодарна.
А, впрочем, он же был немой…
Так или иначе, но поток слёз в конце концов иссяк.
Выплакавшись — впервые за несколько лет — Иннин почувствовала себя лучше и поднялась на ноги. Сил как будто прибавилось, отчаяние тоже куда-то ушло, хотя ситуация и трудный выбор, который ей предстоял, оставались всё теми же.
Она взглянула на Хатори прямо и решительно, взглядом, которым говорила: «Да, я плакала перед тобой, ну
Тот смотрел на неё как-то странно, но интуиция подсказала Иннин, что дело не в пролитых ею слезах.
Тогда в чём?
Взгляд её вдруг упал на собственные рукава, расшитые цветами, и она поняла ответ: сегодня утром Хатори видел перед собой взлохмаченную девчонку в исподних штанах и рубахе, мало чем отличающуюся от оборванок в Нижнем Городе. А теперь перед ним госпожа в шёлковых одеждах, вся унизанная драгоценностями.
Хорошо хоть причёску она растрепала…
Или не хорошо?
Иннин вдруг захотелось, чтобы он увидел её во всём парадном облачении — многослойных накидках и роскошном головном уборе — и это желание ей не понравилось, почти испугало. Кто он такой? Вор, оборванец… Правда, Хатори, не побоявшись наказания, принёс Хайнэ обратно, и это говорило о том, что он, по крайней мере, не подлец, но всё равно. Нет никакой разницы, как она будет выглядеть перед ним.
Звук хлопающих крыльев отвлёк Иннин от этих мыслей.
Она вскинула голову и увидела белоснежную птицу — ту самую, которую Хайнэ привёз из дворца. Наверное, клетку унесли из его комнаты, чтобы брата не разбудили громкие звуки…
Иннин подошла ближе.
До чего же несчастной выглядела эта птица — слишком большая для своей клетки, вынужденная свернуть крылья, изогнуть длинную шею, чтобы хоть как-то в ней поместиться. Зачем она Хайнэ? Он всё равно не будет в состоянии о ней заботиться…
Закусив губу, так, что самой стало больно, Иннин схватила клетку, раздвинула перегородки, выводящие на террасу, и, не дав себе времени опомниться, выпустила птицу на волю.
Та выбиралась из клетки как будто даже неохотно — и никуда не полетела, а перепрыгнула к Иннин на плечо.
Шелест её больших белых крыльев чем-то напоминал долгий печальный вздох.
— Он болен и умирает, — прошептала Иннин. — Лети.
Тогда птица, как будто поняв её речь, тяжело взмахнула крыльями и полетела — сначала немного неуклюже, но постепенно приноравливаясь и взмывая всё выше.
Иннин проводила её взглядом, и к глазам снова подступили жгучие слёзы, но на этот раз она смогла сдержаться. Вернувшись в зал и поставив пустую клетку на пол, она вдруг заметила на её дне небольшой свёрток.
Развернув его, Иннин обнаружила семена — уже наполовину проросшие.
Что это было такое, она не знала, но понимала: если их сейчас не посадить, они погибнут. Умрут, как…
— Принеси мне горшок с землёй и воды, — скомандовала Иннин. — Быстро!
Хатори безмолвно исчез за дверями зала, и тут только она поняла свою ошибку: он же не слуга, он вообще первый раз в этом доме, где он всё это найдёт?
Но у неё почему-то появилась странная, противоречащая логике уверенность: найдёт и принесёт.