Пророк в своем Отечестве (Ф И Тютчев и история России)
Шрифт:
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
СМЕРТЬ И БЕССМЕРТИЕ
Природа... приветствует своей
Всепоглощающей и миротворной бездной.
Овстуг, 1871.
Уже шла речь о том, что Тютчев, как он сам не раз повторял, постоянно боролся с тиранией времени. Эта борьба была поистине победной. Всех, кто близко знал поэта в его последние годы, поражала его свобода от груза лет. Иван Аксаков писал об этом: "Кроме... внешних примет, Тютчев казался как бы непричастным условиям и действиям возраста: до такой степени не было ничего старческого ни в его уме, ни в духе... В разговорах с этим седовласым или почти безвласым, нередко хворым, чуть ли не семидесятилетним стариком, почти всегда зябнувшим и согревавшим спину пледом, не помнилось об его летах, и никто никогда не относился к нему как к старику... Возраст
– фр. )".
Эта свобода от возраста предстает с особенно высокой значительностью, если помнить, что Тютчев рано начал открытыми глазами смотреть в лицо смерти. Ему было тридцать пять лет, когда на его руках скончалась его первая жена, Элеонора. Он писал тогда Жуковскому (6 октября 1838 года): "Все пережить и все-таки жить... Есть слова, которые мы всю нашу жизнь употребляем, не понимая... и вдруг поймем... и в одном слове, как в провале, как в пропасти, все обрушится".
С тех пор поэт глубоко и драматически переживал едва ли не каждую смерть, постигавшую близкого либо просто знакомого ему человека. Кончина родственника всегда побуждала Тютчева прямо сопоставить ее с собственной жизнью. Когда в 1846 году умер его отец, он написал своей двоюродной сестре Пелагее Муравьевой: "Ощущаешь себя постаревшим на двадцать лет, ибо сознаешь, что на целое поколение приблизился к роковому пределу".
19 июля 1852 года он пишет Эрнестине Федоровне о том, что он "человек, постоянно преследуемый мыслью о смерти", что он испытывает "ежеминутно с такою болезненной живостью и настойчивостью сознание хрупкости и непрочности всего в жизни...".
Событие смерти всякий раз потрясало поэта. В 1866 году умерла дочь Карамзина Софья, с которой он был дружен. "Я так помню ее на похоронах госпожи Карамзиной*, - писал Тютчев Эрнестине Федоровне 10 июля - низко склонившейся над зияющей, могилой. И вот теперь ее черед! Можно сказать, что смерть - это единственное общее место, которое никогда не устареет. Первый, кто сообщил мне эту новость, был Вяземский на которого она произвела гораздо меньшее впечатление чем я ожидал... Впрочем, надо сказать, что немногие сохраняют до конца способность сильно чувствовать подобные события",
У Тютчева эта способность была исключительно развита. Притом он поистине смотрел прямо в лицо смерти; во многих письмах он говорит о ней с предельной обнаженностью. 22 октября 1852 года он писал Эрнестине Федоровне о смерти одного из своих знакомых: "Открылось кровотечение и... он не мог откашлять большого сгустка крови, остановившегося в горле и задушившего его..." А уже незадолго до собственной кончины, 14 сентября 1871 года, он рассказывал жене о смерти их общей приятельницы: "Последние двадцать четыре часа... были ужасны: она кричала, не переставая. Вскрытие тела показало что все мускулы были поражены раком, так что одна рука держалась на ниточке... И вот, перед лицом подобного зрелища, спрашиваешь себя: что все это значит и каков смысл этой ужасающей загадки, - если, впрочем, есть какой-либо смысл?"
Об этом тютчевском восприятии смерти необходимо сказать потому, что иначе не будет понятно все его мужество и сила духа в тот момент, когда он сам оказался во власти смерти. Еще в 1856 году он сказал (в письме к Эрнестине Федоровне от 23 июля): "Я по крайней мере могу отдать себе печальную и горькую справедливость... несчастье не застигнет меня врасплох". А уже после постигшего его удара он писал Анне: "У меня нет ни малейшей веры в мое возрождение... Теперь главное в том, чтобы уметь мужественно этому покориться". И он сумел это сделать.
В последние годы жизнь Тютчева нераздельна с жизнью его семьи. Выше шла речь о его "одиночестве" в сфере политической деятельности. Но в Эрнестине Федоровне и наиболее близких ему детях поэт нередко находил глубокое понимание. Его письма к ним свидетельствуют об этом достаточно очевидно.
Однако смерть вторгается и в семью поэта. В 1870 году скончался его сын от второго брака Дмитрий, в 1872 году - дочь Мария. Вслед за сыном, в 1870-м, умер брат поэта Николай, бывший двумя годами
...Дни сочтены, утрат не перечесть,
Живая жизнь давно уж позади,
Передового нет, и я как есть
На роковой стою очереди.
Здесь и прямое предсказание:
...год-другой - и пусто будет там,
Где я теперь...
Следующим актом прощания явилась последняя поездка в Овстуг в августе 1871 года. Как мы помним, отношение поэта к родному гнезду было непростым и нелегким. Но в последние годы он будто снова целиком обрел тот мир, где "мыслил и чувствовал впервые".
8 октября 1867 года он пишет жене о том, что воображает, как осенний свет "заливает в настоящую минуту Овстуг, золотя увядшие листья на деревьях и блестящую грязь тропинок". В письме к ней же от 19 июля 1868 года он с горькой нежностью вспоминает "впечатление полной заброшенности и одиночества, которое неизменно вызывают эти серые избы и тропинки, теряющиеся в полях". Вскоре, в начале августа, он побывал в Овстуге и 30 августа писал туда из Москвы, где "третьего дня еще был совершенно летний день или, скорее, осенний, но ясный, великолепный, теплый и облитый каким-то прощальным сиянием... Я с грустью подумал о саде в Овстуге, который, конечно, золотили те же солнечные лучи и оттенки которого несколько изменились со времени моего отъезда".
В последний же свой приезд в Овстуг поэт создает стихотворение, навеянное поездкой к холмам древнего Вщижа. Словно завершая, замыкая круг своей жизни, начавшейся здесь, около этих холмов, Тютчев говорит о природе:
Поочередно всех своих детей,
Свершающих свой подвиг бесполезный,
Она равно приветствует своей
Всепоглощающей и миротворной бездной.
Здесь поэт возвратился к тому поэтическому космизму, который присущ его стихотворениям 20-30-х годов (с конца 40-х - о чем подробно говорилось в своем месте - поэзия Тютчева обращена главным образом к собственно человеческому миру). Это возвращение намечается уже в стихотворениях "В небе тают облака..." (1868) и "Природа- сфинкс. И тем она верней..." (1869), созданных также в Овстуге. Но в стихах 1871 года поэт как бы всецело углубляется сквозь человеческую действительность к вечному бытию:
Природа знать не знает о былом,
Ей чужды наши призрачные годы...
Через много лет, в 1935 году, П.А.Флоренский писал о космическом мироощущении Тютчева, о созданном им образе безначального "хаоса":
"Хаос Тютчева залегает глубже человеческого - и вообще, и индивидуального - различения добра и зла. Но именно поэтому его нельзя понимать как зло. Он порождает индивидуальное бытие, и он же его уничтожает. Для индивидуума уничтожение есть страдание и зло. В общем же строе мира, то есть вне человеческой жизни, это ни добро, ни зло... Без уничтожения жизни не было бы, как не было бы ее и без рождения... И когда хаос не считается с понятиями человеческими, то это не потому, что он нарушает их "назло", что он борется с ними и противопоставляет им их отрицание, а потому, что он их, так сказать, не замечает. Тютчев не говорит и не думает, что хаос стремится поставить вместо человеческих норм и понятий о добре им обратные; он просто попирает их, подчиняя человека другому, высшему, хотя часто и болезненному для нас закону. Этот высший закон мы способны воспринимать как красоту мира, как "златотканный покров", и радость жизни, полнота жизни, оправдание жизни - в приобщении к этой красоте, постоянном восприятии и сознании ее... Достоевский, хотя не везде и не всегда, видит в хаосе не корень жизни, а извращение жизни, перестановку добра и зла, то есть человеческую же направленность... Сейчас неважно, прав Достоевский или нет. Важно лишь то, что он и Тютчев говорят о разном: в то время как Тютчев выходит за пределы человечности, в природу, Достоевский остается в пределах первой и говорит не об основе природы, а об основе человека. Когда же он возвышается до тютчевского мироощущения, основу природы называет Землею; "жизнь полюбить прежде ее смысла" - это уже довольно близко к Тютчеву".