Прорыв «Зверобоев». На острие танковых ударов
Шрифт:
– Торопился все побыстрее выпустить? Бегом!
Наводчик его «зверобоя», не дожидаясь возвращения командира, вел огонь самостоятельно. Взрывы тяжелых фугасов заставили немецкие машины замедлить ход, искать укрытия. Это позволило новой «тридцатьчетверке» отступить. Ее орудие молчало, видимо, вышло из строя.
Зато бегло стрелял Т-34 с поврежденным двигателем, застывший в низине. Вскоре он загорелся, выскочили трое танкистов. Рогожкин быстрыми вихляющими шагами спешил к своей самоходке. Его словно подталкивал в спину взгляд старого приятеля, а теперь командира, Сани Чистякова.
– Бегом! –
Василий Манихин тронул Чистякова за плечо.
– Уходим… там и пехота следом.
К ним присоединились трое уцелевших танкистов. Восемь человек, контуженных, обожженных, с кое-как перевязанными ранами, отходили к островку леса. Чистяков видел, как несколько раз выстрелила самоходка Рогожкина, а затем стала быстро пятиться назад.
– Куда, гад! – орал Хлебников, весь в крови, но снова оживший. – А нас кто прикроет?
Неподалеку рванул снаряд. Когда подбегали к деревьям, мимо пронеслись два Т-4, поднимая клубы пыли. Затем показалась наступающая немецкая пехота. Передовой взвод охватывал краем опушку редкого леса. Офицер, увидев группу русских танкистов, приказал одному из командиров отделений:
– Не дай им уйти. Если выскользнут живыми, снова сядут в танки и будут нас убивать.
– Так точно, господин лейтенант, – кивнул унтер-офицер. – Этих упускать нельзя.
Отделение, человек двенадцать, ускорили шаг, а затем побежали, стреляя на ходу. Сержант-танкист, успевший снять с подбитой машины пулемет, махнул рукой остальным:
– Бегите, я прикрою!
– Некуда бежать, – опустился рядом Чистяков. – У меня двое едва ковыляют.
Он забрал у запасливого Васи Манихина ППШ, кивнул радисту Гнатенко, у которого имелся трофейный автомат МП-40:
– Останешься с нами. Остальные пусть уходят.
– Пропадете вы, – размазывая копоть по лицу, тоскливо проговорил Вася Манихин. – Да и мы далеко не уйдем. Надо всем вместе ударить, может, отобьемся.
Двое солдат из немецкого штурмового взвода быстро установили на сошки легкий пулемет «зброевку» с торчавшим сверху магазином. По ним сразу открыл огонь танкист из своего «дегтярева». Короткими очередями стреляли Чистяков и Гнатенко. Еще у троих имелись пистолеты, от которых толку было мало.
Сержант сумел прижать к земле немецкий пулеметный расчет, кого-то ранил. Чистяков срезал очередью выскочившего вперед солдата. Отделение залегло, ударили прицельные выстрелы из винтовок и частые автоматные очереди.
Сержант-пулеметчик погиб первым, пуля угодила в лицо. Ранили лейтенанта, командира танка, который пытался перехватить «дегтярева» и продолжить огонь. Чистяков с колена добивал диск короткими очередями и получил пулю в руку. Отбросив в сторону ППШ с расстрелянным диском, достал из кармана комбинезона потертый ТТ, выданный еще в училище.
Все они были обречены, и Саня это хорошо понимал. Пока немецкое отделение удерживал от броска огнем трофейного автомата радист Михаил Гнатенко. Раненый лейтенант-танкист опустошил диск «дегтярева» и тоже достал пистолет.
Пулеметные очереди «зброевки» выкашивали траву, щелкали
– Добьешь меня, – попросил он Чистякова. – Эти суки живьем нас изрежут.
Но как нередко случается на войне, обстановка резко изменилась. Введенная в бой резервная танковая рота с ходу вклинилась в немецкие боевые порядки. Штурмовой взвод, оставшись без прикрытия, увидел русские «тридцатьчетверки» и быстро начал отступать в тот же редкий перелесок.
У лейтенанта-танкиста не выдержали нервы. Еще минуту назад он был уверен, что погибнет. Сейчас, подобрав «парабеллум» и кое-как сжимая его в руках, он стрелял по бегущим немецким солдатам. Руки слушались плохо, пули летели куда попало, а по щекам лейтенанта скатывались слезы. Обидно и тяжело умирать, когда тебе всего лишь девятнадцать. Но, кажется, на этот раз смерть отступила.
Старший лейтенант Чистяков, зажимая рану в боку, медленно валился на траву, засыпанную стреляными гильзами. Остатками уходящего сознания он цеплялся за этот зеленый лес, голубое небо, но глаза застила пелена, и он провалился во что-то мягкое и темное.
Глава 8. Санбат
В большой брезентовой палатке лежали на складных кроватях три десятка раненых. Ночью поступили еще несколько человек. Кровати сдвинули теснее, а прибывших разместили на матрасах. Рядом с Саней Чистяковым лежал пехотный лейтенант Митин Андрей.
Коротко стриженный, с круглой, как мячик, головой, он без конца ворочался. Лежал лейтенант уже целую неделю и порядком изнудился. У него были прострелены обе ноги, и вставать ему разрешили только вчера.
– Пойду воды принесу, – сообщил он, нашаривая костыли.
– Заодно Людмилку проведай, – имея в виду медсестру, – сказал второй сосед, танкист Юрий Шаламов. – Она на тебя с интересом поглядывает. Не иначе, глаз положила.
Андрей (чаще его называли Андрюха) важно запыхтел и заковылял по узкому проходу к бачку с кипяченой водой. Лейтенант был совсем мальчишкой, и по возрасту, и по жизненному опыту.
Закончив ускоренные пятимесячные курсы младших лейтенантов, в первом же бою был ранен. Когда выписался, какой-то сердобольный майор, отбирая в запасном полку офицеров, взял восемнадцатилетнего парня в штаб. Было это в период весеннего наступления в Карпатах, когда потери пехотных частей были несчитанные.
Можно сказать, Андрюхе Митину повезло. Получил в штабе очередную звездочку на погоны, так и служил бы дальше в тепле, но парня подвел язык. Говорил, что думал, а чаще, что слышал от фронтовиков. Сидячую штабную работу считал делом никудышным и с гордостью вспоминал свое недолгое пребывание на передовой.
Большинство штабников были о себе высокого мнения, имели непонятно за что медали и ордена, утверждали, что именно в штабах решается судьба войны. Болтливый лейтенант всех раздражал. Его от окопов спасли, а он ни хрена удачу свою не ценит. Шагай тогда опять в окопы! На передовой Андрюха пробыл снова недолго и, командуя взводом, нарвался в разведке на пулеметную очередь.