Прорыв «Зверобоев». На острие танковых ударов
Шрифт:
На столе стояли несколько бутылок хорошей московской водки, вино в графинах, нарезанная копченая колбаса, крупные яблоки. Чистякова очень удивило, что среди мужиков присутствовала и молодая женщина в офицерской форме.
Темноволосая, довольно миловидная, но что Саню удивило еще больше, это два ордена Красной Звезды и две медали «За боевые заслуги». Может, снайпер? Но петлицы были войск связи. Где же она их нахватала? Судя по накрашенным ногтям, по передовой не ползала. Но девушка-женщина тоже была из числа раненых, под правым рукавом гимнастерки угадывалась
Саня глянул на нее еще раз и поспешно отвернулся. Вокруг девушки суетились двое офицеров, что-то шептали на ухо, подливали вино. Потом один из ухажеров поднял тост за девушку – героя Марину.
– Красавица, ей бы на сцене выступать, – заливался соловьем капитан, сидевший с ней рядом. – А она сражается с фашистами наравне с мужчинами.
Все захлопали в ладоши, зазвенели стаканы. Марина, может, и не красавица, но привлекательная, знающая себе цену, лишь сдержанно улыбалась. Когда капитан разошелся и предложил за нее еще один тост, Марина положила ладонь на его руку:
– Довольно, Борис. Здесь все герои. Вот за них и выпьем.
Юрий Федотович Шаламов пил и водку, и вино, но держался крепко. На Марину он не смотрел, а когда сосед негромко спросил его, за что, интересно, получила эта девушка два ордена и две медали, ответил:
– За особые заслуги… или услуги. Ура!
Голос у Шаламова был хриплый, привык выкрикивать команды в громыхающем танке. Девушка, наверное, услышала его слова. Глянула на него, на Саню Чистякова, коротко усмехнулась, но промолчала.
После обеда, уложив спать хорошо выпившего танкиста, Чистяков и Олейник сели покурить. Под легким ветром плыли облака, шумели ветки на тополях, казалось непривычно тихо.
– Умаялись все да выпили. Спят без задних ног, – сказал лейтенант Олейник.
Понемногу завязался разговор, и Саня узнал непростую историю лейтенанта, которому по годам (Олейнику было за тридцать) полагалось быть никак не меньше, чем капитаном.
– Носил я уже капитанские звездочки, – невесело улыбнулся артиллерист. – Теперь вот лейтенантом стал, глядишь, скоро «старшего» получу.
Иван Григорьевич Олейник закончил артиллерийское училище лет за шесть до войны. Женился, родились сын и дочь, служба тоже шла неплохо. Войну встретил командиром гаубичной батареи в звании капитана.
Как и многие, попал в окружение. К своим выйти не смог, получив ранение в ногу. Его приютила женщина-вдова в небольшом поселке.
– Я уже через неделю понял, надо любым способом к своим пробираться, – рассказывал Олейник. – Иначе не расхлебаюсь потом. А фронт все дальше, холода подступили. В общем, не решился.
Так и жил с приютившей его женщиной как с женой. Через год родила от него сына. Работал, где придется, затем устроился механиком на хлебозавод. Летом сорок третьего поселок освободили наступающие части Красной Армии. Попал в фильтрационный лагерь, где выясняли, чем он занимался во время оккупации, не работал ли на немцев. Почему в партизаны не ушел?
Ситуация для Олейника складывалась незавидная. Артиллерист,
– О партизанах слухи ходили, – закуривая новую самокрутку, рассказывал Иван Григорьевич. – Места вокруг степные. Может, имелись какие-то отряды, но далеко от поселка. Спасло то, что в начале сорок третьего обратили на меня внимание подпольщики. Была небольшая организация. Поезда, как в газетах пишут, они не взрывали, но какую-то активность проявляли. Я их хлебом понемногу снабжал, ну и готовились ударить по отступающим фрицам, оружие собирали. Только армия без нас обошлась. Утром проснулись, а в поселке ни одного немца или полицая. Ура, наши пришли! А я в особый отдел явился. Как в тюрьму. Узелок с бельем, сухари. Пригодилось, пока в лагере куковал.
Олейника спасла справка за подписью секретаря райкома партии о том, что он активно участвовал в работе подпольной организации. Особисты хмыкали, вертели справку так и эдак. Не один Олейник им подобные справки представлял.
В конце концов его освободили, но разжаловали до младшего лейтенанта и снова направили в артиллерию. Командовал он теперь не батареей, а взводом 122-миллиметровых гаубиц. Со временем получил «лейтенанта», теперь вот медаль «За отвагу».
– Глядишь, дорасту опять до командира батареи, – невесело рассуждал Иван Григорьевич. – Но не в этом дело. Куда после войны возвращаться? К семье в Самару или к другой семье в Белгородскую область? Два года там прожил, сын подрастает. И второй мальчишка, который у той женщины от покойного мужа, ко мне как к родному привязался. Да и бабенка – добрая, заботливая. Ждет, что я к ней вернусь. Тебя, мол, прежняя жена забыла, здесь твой дом и семья.
Что мог ответить Чистяков человеку старше его лет на двенадцать?
– Война закончится, решишь, как душа подскажет.
– Эх, Саня, хороший ты парень. Но я в этих делах так запутался, что и думать не хочется. Пишу в два адреса письма и получаю от двух жен ответы. Боюсь имена перепутать.
Вечером состоялись танцы. Первый раз на них Чистяков пошел. Юрий Шаламов уговорил.
– Да в чем я пойду? – упирался Саня. – Ладно, куртку и штаны новые выдали, да еще орден, как дурак, нацепил. В тапочках людей смешить?
Капитан успел похмелиться и настроен был по-боевому. Уговорил, заставив выпить для уверенности граммов сто самогона. Несмотря на костыли, увязался с ними и Андрюха Митин. Иван Олейник идти наотрез отказался:
– Полежу, газетки почитаю.
Саня его понимал. Разжалованному капитану, запутавшемуся в семейных делах, было не до веселья.
Играл баянист, пришли свободные от работы санитарки и медсестры. Местные девушки из ближних хуторов не приходили. Западная Украина, свои законы. Приходу Красной Армии радовались не слишком. Да и матери, по слухам, дочек не отпускали. Боялись оуновцев, бандеровцев, которых в здешних лесистых местах хватало.