Прорыв «Зверобоев». На острие танковых ударов
Шрифт:
С молодым светловолосым самоходчиком, Саней Чистяковым, сошлась в санбате без особых раздумий. Любовь не любовь, а привязалась к нему быстро. Проводила время и спала, не боясь своего майора. По характеру тот был мягкий. Подвыпив, обещал жениться, говорил, что не мыслит без нее жизни.
– Уедем мы с тобой, Маринка, после войны в теплые края. Родишь мне сына, дочь. Заживем свободно, ни на кого не оглядываясь. Кроме тебя, никто мне не нужен.
Наутро молчал, а когда приходили письма от жены и взрослых детей, ходил растерянный. Тайком от Марины писал ответы: люблю, целую. Такая жизнь
Снова в окопы? В грязь, холод, под обстрелы, где жизнь гроша ломаного не стоит? Жила, не думая о будущем, а встретив Саню Чистякова, вообще про все забыла.
Дни в санбате летели быстро. Чистяков получил несколько писем из дома, одно от Кати. Отложил в сторону, было не до ответов. Увлекся не на шутку Мариной.
Приехали навестить его капитан Сергей Глущенко и Вася Манихин. Сообщили последние новости. Когда в полку остались всего две избитые, помятые в боях самоходки, вывели остатки полка на переформировку. Количество машин собираются увеличить, командиров не хватает. Комполка Пантелеев ждет Чистякова, место держит. Наводчик Федя Хлебников попал в госпиталь (ранение головы), но скоро выписывается, просится в прежний экипаж.
– Возьмешь Федора? – разливая водку в кружки, спросил сержант Манихин со второй медалью на груди.
– Чего ж не взять. Наводчик опытный, хоть и не в себе был последнее время.
У Глущенко новенький орден Отечественной войны. Рассказал, что Степан Авдеев получил посмертно такой же. Переформировка идет полным ходом, поступает техника, приходят новые люди. Обязанности командира второй батареи временно исполняет Павел Рогожкин.
– Кто же его назначил? – вырвалось у Сани.
– Парень, конечно, не орел, – сказал Глущенко. – Но в последних боях вроде неплохо себя проявил. Был контужен, остался в строю. Ты долго еще здесь лечиться будешь? Что Пантелееву передать?
– Через недельку выпишут.
Ребята уехали, оставив кое-какие харчи, фляжку водки. А у Сани защемило сердце, так не хотелось расставаться с Мариной. Собрались вместе с Шаламовым, Олейником и Андрюхой. Выпили, закусили трофейными консервами и хорошим салом. Иван Олейник, которого тоже готовили к выписке, неожиданно попросил Саню:
– Поговори со своим начальством. Может, меня к себе возьмете. Я ведь и гаубицу МЛ-20 неплохо знаю, командовал одно время взводом этих орудий. Тягач умею водить, так что освоюсь, не сомневайся.
Сразу вмешался Шаламов:
– Куда ты лезешь? Самоходка – тот же танк. Горят, как свечки. Командуй своими гаубицами и не ищи приключений.
Обычно молчаливый Олейник огрызнулся.
– Я капитаном на войну ушел, а сейчас лейтенантом хожу. Самый старый взводный командир в полку. Молодежь пальцами тыкает, мол, всю войну под юбкой просидел.
– Дуракам рот не закроешь…
– Не только дураки так считают, – горячо рассуждал Иван Олейник. – А я ведь кадровый офицер, мечтал о многом. «Зверобои» всегда на острие, хочу заплатить за все свои грехи. А если что, то смерти не слишком боюсь. Поговоришь насчет меня, Саня?
– Поговорю.
Проницательный Шаламов в тот же вечер, отозвав Чистякова в сторону, мрачно заметил:
– Ерунда все это. Я знаю статус тяжелых самоходных полков. Вы же в резерв Главного командования входите. Абы кого туда не берут. Иван хороший мужик, но на нем два года оккупации висят. Повезло, что до рядовых не разжаловали, а к вам его точно не примут.
– Если просит, поговорю, – ответил Саня. – Я бы его к себе в батарею взял.
Но вскоре произошло сразу несколько событий, которые ускорили выписку Чистякова из санбата. Аукнулось оно и на судьбе не раз горевшего и битого танкиста Шаламова.
Мир не без добрых людей. Кто-то из таких «добрых» и настучал командиру отдельного батальона связи, что его молодая подруга спуталась с таким же молодым старшим лейтенантом.
Полдня гнал до санбата на своем «виллисе» майор. Нашел Чистякова и, дергая щекой, пересеченной старым шрамом, кричал, хватался за кобуру:
– Пока мы воюем, такие хлыщи чужих жен охмуряют. Да я тебя, сопляка…
– Тут сопляков нет! – отпихнув в сторону майора и набычившегося старшего лейтенанта Чистякова, заорал Шаламов. – Убери руки с кобуры, пока их не выдернул. Развели баб на фронте, поделить не могут. Пошел отсюда! Тебе впору внуков нянчить, а ты, как петух, в драку из-за девки лезешь.
Спокойнее всех вела себя в этой ситуации Марина Емченко.
– Не кричи, Семен. Я собираю вещи, уезжаем. Наслушался сплетен, примчался порядки наводить.
Пожилой, лет за сорок пять, майор утих, подруге ничего выговаривать не стал. Опасался, что психанет и бросит его. Но пока Марина собиралась, оформляла документы, отыскал замполита санитарного батальона и, захлебываясь, выложил:
– Распустили вы своих подопечных. Некоторые уже давно выздоровели, жеребячьи игры устраивают. На баб у них сил хватает, а на фронт не торопятся.
– Вы что, специально проверяли? – насмешливо спросил замполит.
Санбатовский замполит в майорском звании тоже в свое время повоевал, был дважды ранен. Фронтовиков понимал и с лишними нравоучениями не лез. Он знал, с какой целью примчался ревнивый комбат. Совсем не мужская склока, которую раздувал немолодой майор, раздражала замполита.
– Проверял! Да-с, проверял. Ваш капитан-танкист меня так за руку схватил, что чуть не оторвал. Это называется раненый! И второй, как его там, Чистяков… плечищи широкие, морда круглая, а все отлеживается.
– Ты этих ребят не трогай. Они повоевали дай бог каждому. Оба награждены недавно.
– И что теперь, до конца войны в койках валяться?
Пока шел этот разговор, Марина торопливо оформила выписку и на несколько минут забежала попрощаться. Обняла, крепко поцеловала Чистякова:
– Живи, Саня, не погибай. Прости, что так получилось. И вам, ребята, удачи.
Вечером с тоски Саня напился вместе с Шаламовым, а на следующий день получил письмо от младшего брата Феди. Тот написал восторженное письмо, что закончил училище, получил «младшего лейтенанта», пистолет и направлен на фронт. Как прибуду на место, пришлю адрес своей полевой почты.