Прорыв. Боевое задание

Аношкин Михаил Петрович

— Правда? — обрадовалась Анюта, и глаза ее заискрились: — Он здесь?

Андреев с сожалением пожал плечами. Кто его знает, где сейчас Лукин. В лесах или обратно улетел на Большую землю? Васенев вчера у костров в сердцах сказал: «Этого растяпу расстрелять мало — ославил нас на весь фронт».

— Уж не тот ли это парашютист, который потерялся? — догадалась девушка.

— Он самый, — подтвердил сержант и подивился: — Откуда вы об этом знаете?

— Я все знаю, — улыбнулась Анюта.

Ясно же — она радистка.

Комбриг, как только встретил гвардейцев, спросил про пятого. О Лукине ему передали по рации. Леша надел гимнастерку, туго перетянулся ремнем и обратился к Андрееву:

— Товарищ сержант, могу передать товарищу Сташевскому...

— Нет, нет, — запротестовал Григорий. — Ничего не надо передавать. Я подожду.

— Долгонько придется ждать, — предупредила Анюта. — Федя вернулся от Старика. Комбриг будет его расспрашивать самое меньшее до полуночи.

Леша снял с костерка котелок со вскипевшей водой, просунул под дужку палку и понес котелок в палатку. Андреев козырнул Анюте на прощанье:

— До свидания! Наведаюсь в другой раз.

«Это даже и к лучшему, что сейчас не встретились, — размышлял Григорий на пути в свой взвод. — Уляжется волнение, на душе станет спокойнее, тогда и встреча будет проще и интереснее».

Анюта очень хороша. Чем больше глядишь на нее, тем сильнее открывается ее красота. Видно, не одно сердце сохнет по ней.

Таня такая же темноглазая, но до Анютиной красоты ей далеко. Это было в Кыштыме. Они учились в педагогическом училище, Таня курсом ниже. Заметил ее на каком-то праздничном вечере. Нет, пожалуй, не на вечере, а на занятиях кружка ПВХО. Григория поразили ее живые темные глаза — веселые, бесшабашные. И он сразу беспробудно влюбился в них, в ее глаза. Хотел проводить после кружка домой. Таня посмотрела на него удивленно и насмешливо. Весело прыснула, схватила подругу за руку и убежала. Один раз все-таки оглянулась. И неожиданно, когда она оглянулась, Григорий в ее глазах перехватил интерес к себе.

Но назавтра Григорий боялся подойти к девушке, видя ее веселые и насмешливые взгляды. Отчаявшись и мучаясь, написал записку и попросил приятеля передать ее Тане. Просил о встрече, место и часы назначил. Опасался, что она не придет. Едва не запрыгал от радости, когда увидел ее на месте свидания.

С тех пор он провожал ее домой вечерами, ходил в кино. Но в училище, на глазах своих сверстников, подойти к девушке так и не мог.

Однако они поругались накануне его отъезда в армию. Виноват был Григорий. Пригласил Таню в кино. Она отказалась, сославшись на какие-то домашние срочные дела. Григорий неожиданно взбеленился: «Ах, так? Не хочешь? Не надо! Подумаешь!» — И ушел, не долго раздумывая.

Таня не пришла провожать его в армию. Потом она писала, что не знала точно, когда он уезжал. Они уже давно забыли о размолвке. А что, Таня ведь тоже могла стать радисткой, Выучилась бы, и с

парашютом сюда. Вот была бы встреча! Но не бывать этому. Таня на Урале, под Челябинском, заведует детским домом, собирается в институт. Из Ленинграда в Кыштым эвакуировался педагогический институт имени Герцена. В него она и хочет поступать. Перед вылетом на задание он получил письмо: Таня спрашивала совета — идти в институт или нет. Но Григорий не успел ответить, да и не знал. что. Если бы спросила, стоит ли поступить на курсы медсестер или радисток, он бы сразу сказал: не раздумывай, поступай.

2

Солнце склонилось к закату, в лесу сделалось сумрачно и свежо, началась подготовка к маршу. Откуда-то привели вороную лошадь, навьючили на нее мешки с рацией, батареями и нехитрыми штабными пожитками. Леша ходил по лагерю с видом проверяющего, потихонечку хлестал по голенищу сапога березовым прутом и сердито, подражая комбригу, поторапливал отстающих.

В мглистые сумерки двинулись в путь. Группа Васенева, разбившись по два, шла в середине цепочки. Возле Качанова терся цыганистый партизан Борис, за спиной пыхтел усач Алексей Васильевич Рягузов. Рядом с Андреевым вышагивал Иван Марков, за ними поспевал Ишакин с пристроившимся к нему молодым партизаном, которого привел Марков.

Гвардейцы облачились в шинели и заметно отличались даже в темноте. Ишакин хотел оставить ремень под шинелью, но Андреев глянул на него вприщур и усмехнулся:

— Поблажку решил себе дать? Отдохнуть от Устава?

— В чем дело, сержант? — невинно спросил Ишакин и приподнял жидкие брони, словно бы он и в самом деле не понимал, о чем идет разговор. Андреев ничего не сказал, но понимающе усмехнулся, — мол, кого хочешь провести, друг Ишакин? И тот будто враз догадался, даже с досадой воскликнул:

— О, бог ты мой! Ремень!

— Я же знал, что ты сообразительный, — насмешливо заметил Андреев.

— Сержант, режь меня на пайки — забыл. А я-то не мог дошурупить — причем здесь Устав.

— Теперь дошурупил?

— Сержант, можешь не беспокоиться — кругом будет тихо.

И опоясался ремнем, как было положено — поверх шинели.

Шли молча. В лесу сгущалась ночь. Установилась гулкая сторожкая тишина. Качанов не ко времени вспомнил анекдот. Марков его осадил:

— Теперь главное — тишина.

Курнышев не раз говорил бойцам — в боевой обстановке организм человека должен быть всегда в мобилизационной готовности и моментально реагировать на любую неожиданность. Вот такая готовность охватила и Григория.

Ни одна мелочь не ускользала от его внимания — где-то хрустнул сучок, кто-то впереди шепчется, по земле передается какой-то далекий слабый гул.

Ясный шепот впереди:

— Где тут парашютисты?

Отозвался голос Васенева, он чуть надтреснут от напряжения.