Прощание еврейки
Шрифт:
Обратилась к Иосифу с просьбой:
– Поедем со мной, пожалуйста, мне нужно кое-что разобрать, чтобы прихватить в Москву. Боюсь, без мужской силы не обойдусь. А папа здесь сам тихонечко подумает, отвлечения в данную минуту ему ни к чему. Только прямо сейчас, а то времени совершенно нету.
Поехали.
В дороге Римма говорила без умолку. Что-то про Игоря, про Сашеньку, про то, что хочет устраиваться на работу от скуки и тоски по обществу.
– Ой, Йосенька, если бы я могла, я бы за Игоря сама работала на его месте. Он во всем
– Скоро пятьдесят семь, - Иосиф ответил и сам удивился и своему голосу, и цифре.
– Почти пенсионер. Да что “почти”, я и есть пенсионер. Живу между прочим.
Римма принужденно рассмеялась.
– Не говори глупостей, Йосенька, для мужчины это не возраст, а сказка. Я - это да, я уже пожилая женщина. Как ты думаешь?
Иосиф промолчал. А Римма нарочно еще раз спросила, с нажимом:
– Так как?
– Нет, Римма, ты не пожилая. Ты красивая. Вот и все.
В квартире Римма тут же принялась за дело.
– Я пока посмотрю в шкафах, что надо, а потом прогуляемся. Я на Крещатик хочу. Ты обратил внимание, какой у меня костюм? Французское джерси, между прочим. Я в туристическую поездку ездила во Францию. Мне кажется, я одна такая в Москве в нем. А вот ты, Йосенька, с такой выигрышной внешностью, а одет как пугало. Кстати, я тебе подарок привезла. Примерь.
Римма достала из большой сумки тонкую синтетическую водолазку бордового цвета, шерстяной джемпер, замшевые туфли типа мокасины.
– Думаю, с размерами угадала, ты точь-в-точь Игорь, только потоньше в кости. Давай переодевайся.
Иосиф растерялся, но перечить не стал. Взял вещи в охапку и направился в другую комнату. Но Римма его остановила:
– Или нет. Не так. Ты сейчас примешь ванну, а потом оденешься во все новое. Как символ.
– Перед смертным боем, что ли?
– попытался пошутить Иосиф.
В ванной он долго мылился душистым мылом, тер себя мягкой мочалкой, сердился на кости и суставы, выпиравшие из-под кожи, на толстые ногти на ногах, на седые волосы по всему телу. И при этом пребывал в состоянии невесомости, которое никогда не испытывал в полную меру. Всегда что-то мешало.
Вышел - и Римма захлопала в ладоши:
– Ой, артист! Робер Оссейн! Вылитый. Ну, вылитый, как две капли! А чего мы будем вечера ждать? Прямо сейчас пойдем, я только быстренько приведу себя в порядок. Посиди пока, Йосенька, отдохни, походи по комнате, как туфли - не жмут?
В ванной комнате Римма пробыла долго, но когда вышла, настал черед Иосифа выражать мнение:
– Римма, Римма… Римма, Римма. Я артистов совсем не знаю, а то бы сказал, кто ты есть.
На улице Римма предложила:
– Йосенька, давай не говорить между собой, а просто молчать и смотреть по сторонам, на людей, дышать воздухом. Мне необычайно приятно и легко.
– И мне.
На них даже оглядывались, вероятно, принимая за иностранных туристов.
Вернувшись домой, никаких разговоров тоже не заводили. Римма обняла Иосифа, и он ее принял, как будто только этого и ждал столько лет.
На второй день на улицу не выходили, а только лежали в постели.
На третий день утром засобирались к Аркадию Моисеевичу.
Римма торопила:
– Давай, давай скоренько, Йосенька. Сегодня четверг, надо дарственную оформить, у меня нотариус наготове завтра ждет, я еще из Москвы договорилась. Мы сто лет знакомы, он все сделает. Мне в субботу надо быть в Москве.
Иосиф отказался обряжаться в новую одежду, напялил свое.
Дверь дома в Ирпене оказалась незапертой. В кабинете на диване лежал Аркадий Моисеевич. Мертвый.
На столе большой листок бумаги - письмо.
“Дорогой Иосиф! Моя жизнь подошла к концу. Я знаю, что огорчу тебя своим поступком. Но не надо расстраиваться и пугаться неизбежного. Я понял, что пришло мое время. Сейчас весна, и все цветет. И я ухожу в хороший день. Если будет возможность, если существует такая возможность, я непременно дам тебе знать о себе, и тогда мы поговорим.
Привет Римме”.
И приписка в самом низу листа, чтобы удобно было оторвать особо:
“Настоящим уведомляю компетентные органы, что моя смерть совершенно добровольна, я принял сильнодействующее лекарство, которое хранилось у меня. Лекарство никем мне не было специально доставлено”.
Число, подпись.
Число вчерашнее.
Письмо сначала прочитала Римма, потом передала Иосифу:
– Что ж, ты у него на первом месте. Может, он тебе и дом завещал?
Иосиф, еще не вполне понимая, что произошло, подошел вплотную к Аркадию Моисеевичу и потрогал за твердое плечо:
– Аркадий Моисеевич! Аркадий Моисеевич…
– Он умер, я же врач все-таки. Отойди от него, Иосиф. Вот он всегда такой. Все по-своему. Все мне назло. Теперь милиция, объясняйся что почему.
Римма рылась в столе, в шкафу, перебирала бумаги, ругалась шепотом.
Наконец приступила к Иосифу:
– Скажи честно, он на тебя дом переписал?
– Я ничего не знаю. Мы не обсуждали.
– Ну ладно. Если б он так поступил, он бы тебе сообщил. Значит, теперь затяжка, пока оформится наследство. Ой, времени совсем нет! Деньги за участок вносить через месяц.
– Римма, - решился вступить Иосиф, - умер твой отец. Ты хоть посиди у его постели, помолчи, подумай о нем.
– Нечего мне думать. Мне жить надо!
– отрезала Римма.
– Я на почту, звонить. Всех на ноги подниму. В субботу похороним. Никому из знакомых сообщать не буду, ни к чему.
Как сказала, так и сделала.
Посмертную самоубийственную записку утаила, вскрытия не делали, похоронили в субботу. Рядом с Идой Львовной. У могилы находились только Иосиф и Римма.
На прощание Римма попросила: