Прощай, молодость
Шрифт:
Мне хотелось бы обладать даром, чтобы описать все это. В памяти моей навсегда останется картина, будто выжженная огнем, бережно хранимая и незабвенная: Джейк сидит верхом на лошади, скрестив руки на груди, поводья свободно свисают с шеи лошади, он повернулся в сторону бледного света над горой, куда только что село солнце. А внизу — мягкий подтаявший снег и белые ручьи, устремившиеся в долину.
Мы как раз забрались на самую высокую вершину за все наше путешествие и вдруг замерли
Казалось, останься мы здесь, нас заморозило бы ледяное дыхание и мы застыли бы в вечности с радостной улыбкой на устах. Время остановилось бы, и мы навсегда слились бы с этой красотой.
Было бы хорошо умереть вот так: рядом Джейк, а в душе нет страха. Казалось странным, что жизнь должна продолжаться, ведь это было уже ни к чему. Мне хотелось уговорить Джейка задержаться хоть ненадолго здесь, вдали от мира, чтобы унести побольше воспоминаний, но он вдруг помахал рукой, подавая знак, и я понял, что пора возвращаться. Мы повернули лошадей и двинулись по каменистой тропинке вниз, в леса.
В ту ночь мы разбили лагерь на поляне среди деревьев, разожгли костер, он пылал и потрескивал, вздымая вверх красные языки пламени. Мы сидели, уткнувшись подбородком в колени, курили и слушали тишину, и отблески пламени играли на наших лицах.
— Я хочу, чтобы это никогда не кончалось, — сказал я. — Чтобы это продолжалось вечно.
— Завтра мы отправимся в Лордель, к первому фиорду, — ответил Джейк. — Там, кажется, есть какая-то деревня. Возможно, там останавливается один из круизных пароходов, мы на него сядем.
— Не хочу, — заявил я. — Снова видеть людей, слышать их разговоры и смех. Да после всего этого все и всё мне покажутся подделкой.
— Ты передумаешь, Дик, как только горы останутся позади. И почувствуешь то же самое, что в Осло.
— Нет, больше никогда не почувствую! Эти горы что-то со мной сделали, сам не знаю что. Я ненавижу себя прежнего. Я хочу и дальше чувствовать то же, что сейчас.
— Правда?
— Нужно построить хижину, Джейк, и остаться здесь жить.
— Тебе это скоро надоест.
— Нет, не надоест. Мне этого хочется больше всего на свете. Ради этого стоило бы жить. Почему ты смеешься?
— Я не смеюсь.
— Нет, смеешься. Ты меня совсем не понял, Джейк. Ты считаешь меня конченым дураком, который болтается в городах и пьянствует.
— Нет.
— Понимаешь ли ты, чем все это для меня было: увидеть то, что мы увидели, путешествовать в горах верхом, ни о чем не задумываясь?
— Думаю, что да.
— Я никогда не умел как следует объяснять, Джейк.
— Это и не нужно.
—
— Да, понравилось.
— Я бы никогда не додумался сам до такого. Помнишь, как ты расстелил карту на столе в ресторане в Осло? В тот вечер от меня было мало проку. Это было будто сто лет назад, правда?
— Не так уж много времени прошло.
— Для меня словно века прошли. Я чувствую, что стал совсем другим. А что чувствуешь ты?
— Я думаю, что остался таким, как прежде.
— Ты бы сказал это в любом случае. Знаешь, Джейк, здесь, в горах, я стал ненавидеть свои прежние мысли. Когда оглядываешься назад, видишь, как мелочна та жизнь дома, нытье ни о чем, возня со своей никудышной поэзией. Противно вспоминать.
— Вот и не вспоминай.
— Трудно совсем позабыть об этом. Как чудесно, что в этом путешествии появилось время поразмыслить — как будто простирываешь свой ум. Ты тоже это чувствуешь?
— Вероятно, я даю уму передышку, Дик. Я израсходовал все свои мысли в тюрьме.
— Сейчас ты смеешься надо мной, — сказал я.
— Нет, я действительно так думаю.
— Тюрьма как-то изменила тебя, Джейк?
— Конечно.
— Как именно? Ты стал иначе смотреть на вещи?
— Там я увидел все яснее.
— Я не в состоянии это понять. Я бы сошел с ума. Мне бы хотелось проломить кому-нибудь голову.
— Это уже было сделано.
— Но, черт возьми, Джейк! Ты же понимаешь, что я хочу сказать. Прости.
— Это неважно.
Он улыбнулся, сидя по другую сторону костра, и я понял, что не сделал ему больно. Я хотел продолжить разговор.
— Расскажи мне о том парне, — попросил я.
— Тут особенно нечего рассказывать, — сказал Джейк. — Он был обычным парнем, каких миллионы, вот и все. Я ошибся, решив, что он другой.
— Что ты имеешь в виду?
— Мы работали с ним какое-то время на ранчо. Да, Дик, и это тоже было в моей жизни, я не только плавал, боксировал и сидел в тюрьме!
— Хорошо было на ранчо?
— Да, просто здорово! Нам там нравилось.
Он рассмеялся, и я почувствовал, что никогда не смогу понять, как он мог убить человека, который был его другом.
— Мы не могли наговориться тогда, — продолжал Джейк, — у нас было множество идей. Несомненно, он был увлекающимся человеком. Одно время мы подумывали о том, чтобы податься в лепрозорий.
— Ничего себе!
— Это все молодость, не так ли? Он был молод. Я любил смотреть, как он возится с животными. Он инстинктивно знал, как им помочь, когда они заболевали. Знал, что нужно делать. И он любил лошадей. Ему бы понравилось это путешествие.